Слабость Виктории Бергман. Трилогия

Сунд Эрик Аксл

– А теперь покурим, – сказала София.

Жанетт протянула ей зажигалку и сигареты, София выбрала одну и зажгла.

– В шкафчике есть пепельница, стоит возле Фрейда.

– Возле Фрейда? – обернулась Жанетт.

В шкафчике у нее за спиной действительно нашлась пепельница – большая хрустальная штука, рядом с которой стоял стеклянный шарик, наполненное водой украшение, внутри которого, если его потрясти, начинал падать снег.

Задний план таких сфер обычно представляет играющих детей, снеговиков или еще что-нибудь зимнее. Но в снежном шарике Софии было изображение

довольно серьезного Зигмунда Фрейда.

Жанетт встала, чтобы принести пепельницу. У шкафчика она не удержалась и встряхнула снежный шарик.

Фрейд под снегом, подумала она. Чувство юмора Софии Цеттерлунд, во всяком случае, еще не отказало.

– Спасибо, – сказала старуха, когда Жанетт протянула ей пепельницу.

Жанетт повторила свой вопрос:

– Встречались ли вы с Викторией Бергман после того, как ей разрешили сменить личные данные?

С сигаретой в руке старуха выглядела бодрее.

– Нет, никогда. Приняли новый закон о защищенных персональных данных, так что никто не знает, как ее зовут сегодня.

До сих пор – ничего нового, кроме того, что Жанетт удостоверилась в том, что с долговременной памятью старухи все в порядке.

– У нее были какие-нибудь особые приметы? Вы, кажется, очень хорошо помните, как она выглядела.

– О да. Она была очень красивой.

Жанетт подождала продолжения, не дождавшись, задала вопрос еще раз и наконец получила ответ.

– Она была очень умная девочка. Честно сказать, она была слишком умной для себя, если вы понимаете, о чем я.

– Не понимаю. Что вы имеете в виду?

Ответ Софии не был прямо связан с вопросом Жанетт. – Я не встречалась с ней лично после осени 1988 года. Но десять лет назад я получила от нее письмо.

Терпение, подумала Жанетт.

– Помните, что было в том письме?

София кашлянула, поискала рукой пепельницу, и Жанетт придвинула ее поближе к старухе. На лицо Софии вернулось отсутствующее выражение.

– Как они ругаются, эти двое, – произнесла она, глядя куда-то мимо Жанетт, отчего та рефлекторно обернулась, хотя тут же поняла, что женщина говорит о какой-то непостижимой фантазии или о прошлом.

– Помните письмо, которое вы получили от Виктории Бергман? – Жанетт сделала еще одну попытку. – Где она писала вам, что сменила личные данные?

– Письмо от Виктории. Разумеется, я отлично помню его. – Накрашенная красным улыбка вернулась на лицо Софии.

– Помните, о чем она писала?

– Честно сказать – не знаю. Но могу посмотреть…

“Что на этот раз? – подумала Жанетт. – Она держит письмо здесь?”

София сделала попытку встать, но скривилась от боли. – Я вам помогу. – Жанетт усадила старуху в кресло и спросила, куда ее отвезти.

– Письмо у меня в кабинете, дверь направо, когда мы будем в кухне. Можете подвезти меня к шкафу с документами, но я должна просить вас выйти из кабинета, пока я его открываю. Там кодовый замок, а то, что в шкафу, конфиденциально.

В комнате, где они находились, были, конечно, и шкафы, и полки, но это все. Только туалет.

Жанетт поняла, что София уплыла в прошлое, в свой бывший дом.

– Не обязательно показывать

мне письмо, – сказала она. – Вы помните, о чем она писала?

– Ну не дословно, конечно. Но в основном там было о ее дочери.

– О ее дочери? – Жанетт стало любопытно.

– Да. Она была беременна, а потом отдала ребенка в приемную семью. Она очень неохотно говорила об этом, но я знаю, что она уезжала искать ребенка в начале лета 1988 года. Она тогда жила у меня. Почти два месяца.

– Жила у вас?

Старуха вдруг посерьезнела. Кожа словно натянулась на лице, и бесчисленные морщины разгладились.

– Да. У нее наблюдалась склонность к самоубийству, и присмотреть за ней было моим долгом. Я бы никогда не отпустила Викторию в дорогу, если бы не понимала: Виктории абсолютно необходимо снова увидеть ребенка.

– Куда она ездила?

София покачала головой:

– Она отказалась мне говорить. Но когда она вернулась, она стала сильнее.

– Сильнее?

– Да. Словно оставила за спиной какую-то тяжесть. Но то, что с ней сделали в Копенгагене, было ошибкой. Ни с кем нельзя делать такое.

прошлое

Только был хорошим.

“Вы для меня умерли!” – пишет Виктория в самом низу открытки, которую посылает с Центрального вокзала Стокгольма. На открытке – королевская чета: король Карл XIV Густав сидит на позолоченном стуле, а королева, улыбаясь, стоит рядом с ним, показывая, как она гордится своим супругом и как смиренно доверяет своему спутнику жизни.

Точно как мама, думает она и спускается в метро.

Королева Сильвия улыбается, как джокер, – рот красным надрезом растянут от уха до уха. Виктория вспоминает: кто-то рассказывал, что его величество в личной жизни – сущая свинья, что он, когда не величает дорогих жителей Арбуга дорогими жителями Эребру [113] , имеет обыкновение бросаться в королеву спичками, чтобы унизить ее.

Летний вечер, к тому же пятница. Виктория размышляет: как вышло, что праздник, первоначально связанный с праздничным шестом, воздвигаемым в день летнего солнцестояния, теперь отмечается в третью пятницу июня, независимо от того, где находится солнце?

113

Известная оговорка короля, допущенная во время речи на праздновании 550-летия риксдага.

Вы рабы, думает она, высокомерно рассматривая пьяных, которые с тяжелыми пакетами, полными еды, входят в прохладный вагон метро. Послушные лакеи. Лунатики. Самой Виктории праздновать нечего. Ей лишь хочется вернуться в дом Софии в Тюресё.

Хорошо, что она съездила в Копенгаген. Теперь она знает, что ей абсолютно все равно.

Ребенок с тем же успехом мог бы умереть.

Но младенец не умер, когда Виктория уронила его на пол.

Она не очень помнит, что было потом, как приезжала “скорая”. Но ребенок не умер, это она знает точно.