Слабые мира сего

Долго Рак жил отшельником, одиноким и угрюмым Раком-отшельником, и сидел в своей раковине, с отвращением глядя на мир. Он лениво заглатывал то, что само плыло ему в рот, а если вздумывал идти погулять, то тащил на себе свою раковину, потому что не доверял этому подводному миру.

Конечно, хорошо бы с кем-то скоротать одиночество, но ведь попробуешь скоротать, а получится на всю жизнь, потом не

развяжешься. Правда, может случиться, и повезет, как, например, раку Пагурусу. Его актиния Сагартия раскрывается только перед раком Пагурусом, а для всех остальных сердце ее закрыто. И когда какой-нибудь другой рак говорит ей: «Сагартия, ну чего ты в самом деле, ведь один раз живем!» — актиния Сагартия дает этому раку такой ответ, какого он, безусловно, заслуживает. И как бы долго ей ни пришлось ждать рака Пагуруса, она все равно будет его ждать, потому что знает: рак Пагурус идет к ней, минуя всех на свете актиний, он идет к ней, единственной для него актинии Сагартии, он идет к ней, ее единственный рак Пагурус.

Сентиментальные сказки! Рак-отшельник считает, что это сентиментальные сказки. К сожалению, в жизни видишь другое, в жизни видишь актинию Антолобу, которая сама выбирает себе спутника и сама определяет, какой отрезок пути пройдет с ним. Собственно, пройдет — это только так говорится. Идет ее спутник, а Антолоба сидит у него на спине и поглядывает по сторонам, выбирая более подходящую спину. Сама-то актиния не продвинется ни на шаг, поэтому главная ее цель — оседлать кого-нибудь.

Не-ет, Рак-отшельник не даст себя оседлать, он скорее последует примеру вон того Краба.

Этот Краб устроился неплохо, у него по актинии на каждой клешне. Для кого-нибудь это был бы трагический треугольник, но Краб не видит в этом трагедии. «Я люблю тебя, Краб!». «Я люблю тебя, Краб!» «Мы любим тебя, Краб!» И что же отвечает на это Краб? Он отвечает одно: «Занимайтесь-ка своим делом!» А дел у актиний много: они и кормят Краба и обороняют его от врагов, — словом, выполняют всю мужскую работу. Потому что Краб — настоящий мужчина, а за настоящих мужчин выполняют работу женщины. И живет Краб, как настоящий мужчина: по актинии на каждой клешне. «Я люблю тебя, Краб!» «Я люблю тебя Краб!» «Занимайтесь-ка своим делом!»

Рак-отшельник охотно последовал бы примеру Краба, но у него не было таких клешней, чтобы на каждой устроить по актинии. И он жил отшельником и таскал на себе свою раковину, а больше никого не таскал.

Но в один прекрасный, очень прекрасный, быть может, самый прекрасный день он встретил актинию Адамсию.

Она приглянулась ему тем, что была одна, как и он, совершенно одна посреди этого общего для них окружения. И Рак сказал ей:

— Вы совершенно одна.

— Да, я одна, — сказала ему Адамсия.

Конечно, она была совсем не то, что Сагартия, но ведь Сагартия была не одна, так что тут уж ничего не поделаешь. Адамсия же была одна, совершенно одна…

— Я тоже совершенно один, — сказал Рак и почему-то добавил: — А дом у меня хороший, надежный дом. И всякой пищи хватает.

Не то чтобы Рак представлял какой-нибудь интерес, но Адамсия посмотрела на него с интересом.

— Как это чудесно, что мы одни, что мы оба одни, и что дом, и все остальное… — сказала Адамсия, и с этого момента, с этого замечательного — ну, во всяком случае, знаменательного — момента Рак перестал быть отшельником. Он посадил Адамсию на свою раковину, и так они стали жить.

— Мое сердце было для всех закрыто, — говорила Адамсия, потому что ей была известна история Сагартии и рака Пагуруса. — И как бы долго мне ни пришлось тебя ждать, я бы ждала все

равно…

— Потому что ты знала, что я все равно приду, — подхватывал Рак, припоминая ту же историю. — Ты знала, что я иду к тебе, мимо всех на свете актиний я иду к тебе, моей единственной Адамсии…

— Мой единственный Рак-отшельник!

Сентиментальная сказка превращается в сентиментальную быль, и тогда уже вовсе не кажется сентиментальной. Рак-отшельник любил Адамсию, да, конечно, он любил ее, потому что она охраняла его уют. А она, в свою очередь, любила, ну естественно, любила его, потому что он давал ей и кров и пищу.

В науке это называется симбиоз, то есть сожительство с взаимной выгодой, но Рак и Адамсия были в науках не сильны, и свои отношения они называли любовью.

Сейчас самое время поговорить о любви. О любви созидающей, а не разрушающей, о любви укрепляющей, а не расслабляющей, о настоящей любви.

Когда дружок Прыткой Ящерицы хватает ее за хвост, у нее не отрывается хвост, как в других, пусть даже не несчастных, но, уж конечно, не настолько счастливых случаях. У нее не отрывается хвост, чтобы не оскандалить ее перед другом.

Разве можно полюбить ящерицу без хвоста? Вы бы, например, полюбили ящерицу без хвоста? Поэтому хвост держится крепко: чтобы и самому удержаться и друга возле себя удержать.

Ведь в любви знаете как? Голову не теряй, сердце раздели с другом, а хвост свой отдай врагу. Золотое правило ящериц.

По своему устройству курятник ближе всего к конституционной монархии: петух в нем царствует, но не правит.

А правят курятником три курицы, три министерши, которые жестоко клюют подданных, видимо, за недостаточную любовь к королю.

Министерши очень любят своего короля, но почему-то не пользуются взаимностью. Простым курицам, лишь простым курицам отдает свое сердце конституционный монарх, и они в его сердце царствуют. Царствуют, но не правят.

Орел-скоморох на своей свадьбе сам и орел и скоморох, сам и музыка, и песни, и танцы! Не плавные па (па вперед, па в сторону), а настоящие антраша, двойные и тройные кульбиты. Орел — скоморох выступает, как воздушный гимнаст: все свои номера он выполняет в воздухе. Причем выполняет не так, как это бывает, когда работаешь на публику, а так, как это бывает; когда работаешь на себя, когда выступаешь на собственной свадьбе.

— Скоморох! — уныло замечает Орел-могильник, который и на свадьбе не теряет уныния, который проносит его через всю жизнь — к своей заранее намеченной цели. — И чего веселиться? Ну, свадьба. Потом будут похороны…

Орлу-могильнику не нравится Орел-скоморох. Впрочем, скоморох и не стремится ему понравиться. Он хочет понравиться своей невесте, такой же скоморошке, которой только дай поскакать, особенно на собственной свадьбе. «Скачи, скачи, — размышляет Орел-могильник на ее счет, — после свадьбы наскачешься…»

И она скачет. Она выкидывает все эти антраша, все эти двойные и тройные кульбиты, словно в жизни ее произошло невесть какое событие.

А какое событие?

Ну, свадьба. Ну, нашелся такой же, как и она, скоморох, который польстился на такую же, как и он, скоморошку. Так уже, значит, прыгать, скакать? Словно ты не орел, а блоха, простите за выражение.