Сладкая боль

Джеймс Ребекка

— Можно пива?

— Если оторвешь зад от стула и поможешь, я подумаю об этом.

Я захожу за стойку, открываю ящик пива и начинаю совать бутылки в холодильник.

— Ну, рассказывай, — требует он. — Сколько стоит и что за место?

— Сто баксов в неделю за комнату в красивом старом доме рядом с гаванью. Называется Фэрвью. Представляешь? Я буду жить в доме, у которого даже есть название.

— Звучит стильно.

— Он и правда стильный. Просто огромный, па. Уйма комнат. Из моего окна такой вид, что ты не поверишь. На море и на мыс. Я буду

лежать в постели и смотреть, как ходит паром.

— И?.. — отец поднимает плечи, намекая, чтоб я не тянул.

— Хозяйку зовут Анна, у нее агорафобия, и она никуда не выходит. Ей нужна помощь по хозяйству. Ходить в магазин и так далее. Собственно, все. Ничего особенного.

Папино молчание очень красноречиво.

— Что?

— Знаешь, Тимми, — говорит он, — по-моему, ты подписался на что-то очень странное.

Я провожу пальцами по волосам и пытаюсь скрыть раздражение.

— Что значит «на что-то странное»?

— Я думал, ты уехал в Индонезию, чтобы разобраться в себе, — продолжает отец. — Чтобы понять, чего ты хочешь в жизни.

«Я уехал в Индонезию, чтобы кататься на доске, — думаю я, — а не для того чтобы искать себя».

— И вот ты возвращаешься, несколько недель торчишь у Лиллы, а теперь собираешься снимать жилье за гроши и ухаживать за какой-то психической больной только ради того, чтобы не бросать ресторан. Лишь бы не искать нормальную работу. По-моему, ты боишься жизни. Реальной жизни.

Я больше не в силах скрывать раздражение.

— У Анны панические атаки. Ничего ужасного. И я не боюсь жизни, а просто пока не понял, чего хочу. Я… блин, папа, я только…

— Только — что? — перебивает он. — У тебя есть мозги, так почему ты ими не пользуешься? Почему не пользуешься всем тем хорошим, что тебе дали? Почему не хочешь сделать хоть какое-то усилие, чтобы продвинуться?

— Продвинуться? — я смотрю на него. — Я вообще не понимаю, что это такое.

— Ладно. — Папа вздыхает и снова принимается запихивать в холодильник бутылки с пивом. — Как хочешь.

Мне нравится работать в ресторане. Нравится работать по ночам, а днем делать, что вздумается. Кому нужна работа, от которой бывает стресс. Работа, о которой невозможно забыть даже дома, даже во сне. Но не проходит и дня, чтобы папа не заговорил об усилиях, о приличной работе, о карьере, об определенном пути в жизни…

Некоторое время мы работаем молча. Опорожнив два ящика пива, я встаю и шагаю на кухню.

— Когда ты переезжаешь? — спрашивает вдогонку отец.

— Завтра.

Ресторан открывается в половине шестого, а к четырем я уже заканчиваю все дела и подхожу к отцу, который сидит в зале за столом и возится с бумагами.

— Ты забыл пиво взять, — говорит он. — Не хочешь сесть и выпить со мной?

В детстве я считал себя хранителем папиного счастья. Если он звал меня на рыбалку, я соглашался, пусть даже ненавидел скользких червяков, запах тины и мучительную необходимость наблюдать, как умирает рыба. Если отец смотрел по телевизору кино, документальный фильм или новости,

я садился рядом и делал вид, что мне очень интересно. Я думал, он будет скучать, если меня не будет рядом — по крайней мере так я твердил самому себе, но однажды вечером услышал, как он разговаривал с мамой, думая, что я сплю. «Он и минутки не может побыть один, бедняжка. Вечно таскается следом как пришитый. Мальчику не хватает внимания. И любви».

Услышав это, я съежился от смущения — и с тех пор предпочитал заниматься своими делами и жить по-своему.

— Нет, — говорю я. — Я быстренько схожу окунусь, пока мы не открылись.

Отец одобрительно помахивает рукой, не отрываясь от бумаг.

Когда я возвращаюсь домой, в квартире тихо, но Лилла оставила для меня включенной лампу в гостиной. Я иду прямо на кухню, тихонько открываю холодильник и лезу в дальний угол, где держу пиво.

— Можно мне тоже? — На кухне появляется Лилла, всклокоченная со сна, в кружевной ночнушке, которая выглядит чертовски соблазнительно. Когда она закидывает руку за голову и зевает, подол задирается до неприличия высоко, и я отворачиваюсь.

— Только если оденешься, — говорю я.

Она закатывает глаза, но через несколько минут, когда она присоединяется ко мне в гостиной, на ней огромная старая футболка, которая спускается до колен. Но Лилла все равно выглядит сексуально, трудно на нее не смотреть. Лилла садится на кушетку, скрестив ноги, с пивом в руках.

— Значит, ты снял комнату? — спрашивает она. — Ну, какая она? Настоящая трущоба?

— А вот и нет, — отвечаю я. Очень хочется рассказать ей про Фэрвью, про то, какой он внушительный, но я раздумываю. Гораздо приятнее будет ошеломить Лиллу, когда она увидит дом сама. — А что? Ты думала, я ничего приличного не найду?

Она жмет плечами.

— Я сомневалась, что ты вообще попытаешься.

— Можешь порадоваться — я попытался. И мне повезло. Ты счастлива?

Лилла рассматривает бутылку.

— Патрика нет дома, — наконец говорит она.

— Да?

— Мы поругались после твоего ухода.

— Правда?

— Патрику кажется, что в твоем присутствии я себя иначе веду. Он считает, что я все еще к тебе неравнодушна.

Вопреки благим намерениям и желанию твердо признать, что наши с Лиллой отношения остались в прошлом, сердце начинает колотиться, а в сердце закрадывается небольшая надежда. Я стараюсь заглушить чувства, ничего не выказывать, сохранять бесстрастное лицо.

— Нет, мы с ним не расстались, ничего такого. Я люблю его, Тим. Господи, только не надо нелепых фантазий. Он, наверное, просто что-то почувствовал… не знаю… остаточные эмоции, аура…

— Остаточные?

— Ну да.

Я смотрю на Лиллу и выпиваю полбутылки одним глотком. Нужно прервать этот разговор, сменить тему, избавить себя от унижения. Но я не могу. Не могу. Как будто бегу вниз по крутому склону, и остановиться не удается, как бы мне того ни хотелось. И не важно, что, когда я рухну у подножия, наверняка будет больно.