Сладкая месть
Шрифт:
Мы, всей наше дружной коголой, успели удрать в уборную и оттуда сбежали на улицу через окно.
Ну что сказать!
Было, мать их, весело!
Когда мы перелезли через окно, Давид перебросил моё желейное тело через плечо и побежал в сторону кустов. За ним, весело посмеиваясь, вместе с Кариной, смылись и остальные «ребята» из нашей шайки. Правда все они разбежались в рассыпную. Я даже не успела попрощаться с подругой.
— Ты как? — Давид посадил меня на лавочку, рядом с остановкой, расположенной вблизи Подполья, присел на корточки
— П-прекрасно, — икнула, тут же ладошками накрыла свой рот.
Тааак! Держать всё в себе!
Не смей!
Не смеееей!
Ужин должен остаться там, в желудке.
— Я идиот! — схватился за голову, — Какого хрена я позволил тебе так упиться?! Ты, что, первый раз попробовала спиртное? Даже на ногах не стоишь! Прости...
Он мягко улыбнулся, но продолжил пристально буравить моё заплывшее лицо беглым взглядом, с беспокойством отыскивая синяки или другие какие увечья,
— Д-да всё в норме, отосплюсь. И я не пострадала. Я с тобой, к-как за титановой стеной. — Сказал это, обвила руками мощную шею, потянулась к этим пышным губам, и…
Глупо клюнула носом в его огромное плечо, лишившись чувств.
ГЛАВА 14.
[Давид]
Отсидев практически четыре года, я думал, что сгнию тут как крыса, раздавленная в мышеловке. Однако… Кое-что изменилось.
Этим утром, надзиратели явились раньше обычного.
Я уже не дергался по привычке, услышав лязг двери, как забитая псина, выдрессированная реагировать на щелчок, по методу академика Павлова, демонстрируя реакцию на условный рефлекс, а тупо смирился, с тем, что пидорасы будут лупить меня ногами и тушить свои вонючие бычки о мою спину.
Но впервые за четыре года заточения, привычный режим пыток был нарушен.
Я весь подобрался, услышав топот тяжёлых сапог, который набатом отдавался в висках, вместе с которым последовал черствый приказ и ленивый пинок в бочину:
— На выход, тварь. Радуйся. Ты свободен.
Вот падла!
В ответ даже не рыпнулся. Застыл, будто мертвый.
На меня ваша гниль не действует. Пинками не покорился, словами, тем более.
Хотя, признаюсь, в груди что-то ёкнуло. Радость… Что ли.
Екнула и тотчас же сдохла.
Нет, это не кино. А дерьмовая реальность.
Чудеса так просто не случаются.
— Ты чё, дерьмо, оглох?! Встал и вышел, пока не пристрелил за попытку побега!
— Да он просто чертов мазохист. — Позади раздался ещё один голос. В клетку явился второй надзиратель. — Шокером его гони. Надоел, бля. Бесчувственный кусок шлака.
Нацепив на руки стальные цепи, грубыми толчками, мрази погнали меня из камеры, как скотину на убой, посвистывая, да поколачивая битами, прочь из сектора с камерами для особо опасных заключённых, в сектор переговоров.
Невозможно!
Я что… реально вырубился и сильно-сильно долбанулся башкой??
Четыре года прошло… А я ни разу не покидал карцер. За четыре сраных года я видел лишь загаженную душевую и одни и те же облезлые стены бетонного бокса.
То время,
И от этой рутины хотелось только одного — сдохнуть.
Ублюдки втолкнули меня в комнату для переговоров, разделённую пуленепробиваемой стеной, за которой сидел и нервно подёргивался незнакомый худощавый ботан в круглых лупах, с паническим страхом вцепившись в кожаный учительский портфельчик.
— Добрый день, Д-Давид. Я... адвокат. Вашего отца.
Реакция была молниеносной.
Звериный оскал, агрессивный рык, хруст в кулаках.
Я уже приготовился прыгать на прозрачную стену. И клянусь!
Разбил бы к чертям собачьим! Если бы… прыщавый заучман не добавил:
— Покойного отца.
Два слова вмиг усмирили пыл, действуя как мощный транквилизатор для сорвавшегося с цепи цербера, заставляя неосознанно осесть на стул.
— Соболезную. — Говорил неуверенно, постоянно теребил в руках портфель. — Буквально вчера Бориса Львовича не стало. Он не успел. Вас увидеть. В последний раз. И… попросить прощения. Однако… — Дрищ нервничал так, словно это его папаня отбросил коньки, а не мой, — Борису удалось добиться вашего полного освобождения. Я здесь для того, чтобы передать важные бумаги, касательно наследства. А также… предсмертное письмо.
С минуту я просто сидел, зажмурив глаза до рези в мышцах, переосмысливая услышанное. Мне, к бесу, не верилось! В то, что я только что услышал.
Отец ненавидел меня после того, как я сбежал из дома.
Считал предателем. Даже хотел нанять киллера, истребив неблагодарное отродье. Но… старый хрыч сказал, что якобы улица сама меня добьёт. Он пожалел денег даже на то, чтобы быстро от меня избавиться. Вероятно, мерзавец хотел, дабы я страдал.
Но сукин сын ошибся!
Я выжил. Я не сломался. Я стал сильнее!
Долгие годы он не искал встречи со мной. Ни разу. Видать, давно как похоронил.
А сейчас… спустя почти двадцать лет, решил вдруг покаяться.
Сука!
Ненавижу его!
Даже рад, что выблюдок сдох.
Конечно, я согласился на наследство. Я что, совсем уже кретин??
Тем более, что его грязные бабки по праву принадлежат мне.
Отец никогда не рассказывал нам с мамой, чем он занимается.
Но я знал, что подонок не святой. Он был больным на всю голову.
Даже больнее, чем я сейчас.
Мне кажется, утырок занимался торговлей оружием. Поскольку жили мы как цари, лакая устричный суп из золотых тарелок и испражняясь в золотые унитазы.
В детстве у меня было всё. Навороченные игрушки, машинки и всякие там зверушки. Не было лишь одного… Отцовской любви.
Когда я родился, моему папане стукнуло сорок девять лет. В свои сорок восемь он женился на моей маме... Красавице. Ей было всего двадцать пять. Не знаю, чем можно было объяснить их брак? Скорей всего, залетом.
Нежная, хрупкая… Такая чистая и невинная. Она напоминала мне неземного ангела. Я помню её голос. Помню её нежные руки. Звонкий смех и тепло мягкого тела. Помню, как она любила читать мне сказки по вечерам, как гладила и лелеяла, когда я падал, бился, или получал раны во время игр во дворе.