Сладкая месть
Шрифт:
Такой же диалог, но только в других словах, состоялся между Уолтером и Саймоном примерно часом позже в главной палате южной башни, где Уолтер тоже принимал ванну, поставленную рядом с очагом. По сути дела, он имел гораздо больше оснований для жалоб, поскольку огонь, несмотря на то, что горел в полную силу, какую только могли позволить размеры камина, разожгли уже после прибытия его отряда, и он еще не успел обогреть комнату, в то время как в апартаментах Элинор пламя горело денно и нощно круглый год. Учитывая данные обстоятельства, купание Уолтера длилось недолго. Он лишь несколько раз окунулся в воду, что счел вполне достаточным для удовлетворения потребности в ритуальном очищении. Сибель не станет на это сетовать, подумал он, когда
Эта мысль успокаивала его и согревала так же, как теплая ткань, которой растирали его Адам и Саймон. Его несколько встревожила их реакция на великолепное серое платье и записку, которую он нашел, когда они вошли в башенную комнату. Оба отнеслись к одеянию с необыкновенным почтением, а затем почти с тем же трепетом посмотрели на него – а ведь ни Саймон, ни Адам ни перед кем не испытывали благоговейного трепета. Очевидно, этот подарок скорее обладал огромной значимостью, нежели ценностью, хотя он сам по себе выглядел весьма дорого. Однако ни Саймон, ни Адам не рассказали ему о том, что этот наряд принадлежал первому мужу леди Элинор, а в записке по этому поводу ничего не было сказано.
Облачившись в это одеяние, Уолтер узнал не больше того, что уже знал, если не считать, что платье было довольно теплым для такой тонкой ткани в сравнении с шерстяной одеждой. Второе потрясение наступило, когда Уолтер вошел в зал, и Иэн, вскочив на ноги, закричал:
– Саймон! Саймон! – В следующее мгновение прежде, чем леди Элинор успела схватить его за руку, а лорд Джеффри воскликнуть: «Нет, Иэн, это Уолтер, мужчина Сибель», Иэн сам покачал головой, засмеялся и вытянул в направлении Уолтера руки. – Извини меня, Уолтер, – сказал он, улыбаясь. – Я как раз думал о первом муже моей жены, спрашивая себя, а что бы он сказал Генриху – ибо Саймон был прямолинеен и очень мудр, – и получилось так, будто бы он сам появился передо мной. Ты очень похож на него телосложением и походкой.
– И, будем надеяться, способностью здраво мыслить, – добавила леди Элинор, поднимаясь рядом с мужем. – Это моя вина, Иэн. Я хотела сказать тебе, что Уолтер будет одет в платье Саймона. Я подумала, что ему очень подойдет этот цвет, и он действительно ему к лицу. Но вы с Джеффри отвлекли меня проблемой нашей встречи с королем. Давайте отложим ее в сторону. Пора бы нам взглянуть, как дети будут смотреться рядом.
Уолтер не успел ничего сказать, но оно было, пожалуй, и к лучшему, ибо он порывался отрицать всякое сходство с личностью, перед которой, похоже, благоговел каждый обитатель Роузлинда. Как только смысл этого подарка прояснился, шелковое платье, которое несколько мгновений назад казалось таким легким, внезапно стало в десять раз тяжелее его полного вооружения. Иэн был стар; Адама связывали собственные обширные поместья. К тому же ему наверняка с самых пеленок внушали мысль, что он никакого отношения к Роузлинду не имеет, так, чтобы не оспаривал право своей сестры на эти земли; Джеффри приковывали ко двору и к землям, на которых он выполнял обязанности королевского кастеляна, кровные узы и политическая необходимость, и у него бы просто не хватило времени для управления таким огромным поместьем, как Роузлинд; Саймон всегда говорил, что он никоим образом не причастен к ответственности за Роузлинд.
Именно Саймон, первый супруг Элинор, первоначально нес на своих плечах бремя Роузлинда, затем оно досталось Иэну, а теперь, как это понимал Уолтер, груз перекладывали на его плечи. Но он был третьим сыном в семье; от него не приходилось ожидать многого, и пока рядом была Сибель, он вел бы беззаботную жизнь, не отвечая ни за что, кроме своего небольшого поместья. Даже после замечания Джеффри о том, что Роузлинд и все принадлежащие ему почести передавались по наследству по женской линии, Уолтер не задумался над этими словами должным образом, а лишь почувствовал
В минуту панического замешательства Уолтеру захотелось сорвать с себя платье Саймона, словно мягкие шелковые складки душили его. Затем леди Элинор и лорд Иэн разделились, встали по обе стороны от него, и Уолтер увидел Сибель. «Золотая богиня», – так назвал ее принц Ллевелин. У Уолтера перехватило дыхание.
Нижнее платье из золотистого шелка имело столь идеальную завершенность, что, казалось, сверкало стальным блеском; верхний наряд отливал более темным золотом, и его металлическое сияние таило в себе некую угрозу. Ее красновато-коричневые волосы затеняли оба платья и, согласно свадебному обычаю, свободно ниспадали по плечам и спине до самых бедер. Топазы вокруг шеи и на обруче, обрамлявшем голову, излучали яркий свет, но не столь яркий, как ее глаза.
Какое-то мгновение Сибель казалась такой же недосягаемой, как бесценное видение Святой Девы, но затем ее теплые, красные губы осветились улыбкой, и Уолтер вспомнил, как ее тело извивалось под его весом. Да, она была девственницей, но не видением и отнюдь не святой. Определенно не святой, подумал он, когда леди Элинор, взявшая его за одну руку, и лорд Иэн, державший другую, легко подтолкнули его вперед. Возможно, блеск в глазах Сибель был вызван страстью, но не радостями обета безбрачия и не небесами, где, по общему мнению, не было супружеской жизни.
Уолтера вели к Сибель, но тут его подтолкнули с одной стороны, а с другой потянули направо. Он чуть было не вырвался, страстно желая добраться до своей путеводной звезды, но заметил, что Джеффри и Джоанна взяли Сибель за руки с двух сторон и повели ее так же, как вели его. Позади них выстроились вассалы. Именно в этот момент процессии до Уолтера дошло, что они направлялись к часовне, и он вспомнил слова Джеффри: «Ты можешь получить Сибель и Роузлинд, но только как единое целое».
Тяжелый, усыпанный драгоценностями подол платья Уолтера, казалось, путался у него в ногах, а тяжесть всего наряда давила ему на плечи, но лишь только перед ним возник образ Сибель, как Уолтер понял – он бы, подобно Атланту, принял на свои плечи весь мир, если бы от этого зависело счастье Сибель. И в эту минуту платье стало легким и теплым, мягкая ткань облегла кожу, и ему стало интересно, что бы ему сказал сейчас тот человек, прямолинейный и мудрый. Но тут перед ним возник священник, и лорд Джеффри вложил в руку Уолтера руку своей дочери.
Сибель взглянула в открытое лицо человека, который должен был вот-вот стать ее мужем, и почувствовала, что с этой минуты жизнь ее потечет спокойно и гладко. Может быть, Уолтер не обладал столь красивыми чертами, но Сибель знала, что в нем было все, что она так хотела видеть в мужчине: ум, сила и целеустремленность. Уолтер почувствовал, как бремя ответственности внезапно свалилось на его плечи, но Сибель несла этот груз все свои юные годы. Ее воспитывали и готовили к этому, но тем не менее это был тяжелый груз. И вот она почувствовала, как половину тяжелого бремени сняли с ее плеч. Ее рука спокойно покоилась в руке Уолтера. Она с радостью и облегчением повторяла слова, которые должны были связать их на всю жизнь.
Для Сибель такая свадьба была идеальной. Она неоднократно бывала на придворных свадьбах и всегда мысленно содрогалась, представляя себя на месте невесты, которая в течение нескольких дней становилась центром общего внимания. Если бы от нее потребовали этого, она бы выполнила свой долг со спокойной улыбкой на лице (так она выполняла немало неприятных обязанностей), но тихая церемония, свидетелями которой являлись лишь самые любимые люди и преданные вассалы, доставляла ей огромную радость и покой.