Сладкая отрава (сборник)
Шрифт:
— Вы не здешний?
— Нет, я из Парижа.
— Ага, ну тогда понятно. Так я вам расскажу…
Да, пусть расскажет! Я хотел знать. Нужно было опуститься до самого дна. Ведь я знал теперь наверняка: то, что она расскажет, будет не слишком привлекательным.
Самым невыносимым, конечно, было узнавать все это из уст такой старой сплетницы, для которой жизнь Марианны была только поводом для пересудов.
— Она рано потеряла отца… Он служил в отделе регистрации. Уважаемая такая была семья, поверьте…
Я весь кипел, но
— Когда он умер, Марианна была еще девочкой. Мать ее обеднела… И потом, алкоголь, знаете… Она напивалась, а прикидывалась порядочной женщиной. Хотя каждый вечер валялась без памяти, и бедной девочке приходилось все по дому делать самой.
Неспроста я догадывался о какой-то трагедии по тоске во взгляде Марианны! И, странное дело, по мере того, как беззубая соседка вела свой рассказ, у меня появлялось ощущение, что такую историю я уже где-то слышал. Я вспоминал о портрете Марианны у меня в багажнике и теперь понимал, что все это сказал мне ее взгляд.
— У нее был любовник, старый Бридон… Настоящая свинья! Такой порочный, и вообще… Жуткие сцены они устраивали, когда она напивалась, и все это на глазах ребенка… Ведь мамаша Ренар его не любила, да только он их содержал… Как-то ночью у нее случился приступ этого… погодите, забыла, как называется…
— Белой горячки, — пробормотал я.
Соседка взглянула на меня с уважением.
— Да-да, это самое… Альбертина, это так звали мать Марианны, выбросилась из того окна, видите?
Узловатый палец указал на оконный переплет в доме напротив.
— Утром ее нашли на тротуаре… Она еще была жива… Но потом умерла в больнице… А старый Бридон все приходил сюда. И взял в любовницы девчонку… Хотите верьте, хотите нет, но он ей даже ребенка сделал! В ее-то возрасте! Марианна больше почти никуда не ходила, ну, только за покупками. Я ее иногда встречала. А он-то терпеть не мог, если ее не оказывалось дома, когда он приходил. И бил даже… Я слышала крики… Все хотела позвонить в полицию… Да только ведь, знаете… В таких маленьких городках вмешаешься, а потом это обернется против тебя же… У бедняжки Марианны была только скрипка… Она всегда играла… Наверное, даже за малышом не ухаживала… Он был как маленький зверек, никогда не выходил за ограду…
Старуха умолкла.
— Вы плачете? — удивилась она.
— Есть от чего…
— Да-да… Когда я встречалась с Марианной и говорила с ней о старике, она всегда отвечала, что он, мол, скоро увезет ее в Испанию. Только об этом и мечтала… Прямо как наваждение…
Я в конце концов решился спросить:
— А вам не казалось, что она… ну не совсем нормальная?
— Как это?
Вместо ответа я покрутил пальцем у виска.
— Ах, вот оно что!
Она задумалась. Наверное, такой вопрос ей задавали впервые.
— Может, и так. Она была такая грустная, что, глядя на нее, плакать хотелось, добрый вы мой… Тихо так
— А потом?
— С месяц назад утром пришел молочник. Мы же здесь на отшибе живем, вот молочник и ездит… Она сказала, что не возьмет молока, потому что уезжает в Испанию. Я спросила ее просто так, для разговору, одна ли она уезжает, а она ответила — нет, вместе с Бридоном и ребенком.
— А потом?
— Потом я ее больше не видела. Когда встала утром на следующий день, все у них и в самом деле было на запоре.
Теперь я знал. Правда оказалась настолько печальной, что я даже и предположить не мог. В жизни не слышал истории ужаснее и мрачнее. И так жила женщина, которую я любил.
Я почувствовал, что очень устал. Ощущение усталости возникло внезапно. Я понял, что не могу больше выспрашивать у прохожих о прошлом Марианны.
— Уже уходите?
— Пора…
Напоследок я остановился у проржавевшей решетки. Удивительная тишина царила над заброшенным садом. Я надавил на калитку. Она поддалась. Кинул взгляд на домик старухи. У окна ее не было. Она проводила меня до ограды, а обратно, видно, еле тащилась, вот и не успела еще добраться до своего наблюдательного поста.
Тогда я откинул крючок и вошел в сад.
17
Там пахло смертью. Ну, или кладбищем. В сущности, это одно и то же. У этих грустных мест был крепкий, обволакивающий запах. Запах сгнивших растений. Сад весь зарос травой и колючими кустами. Кустики ириса погибали под щебнем полуразвалившейся стены. С нижней ветки яблони на одной веревке свисали драные качели.
Я медленно шел по остаткам садовой дорожки и к замшелому крыльцу. На этот раз я проник в самую сердцевину прошлого Марианны. Это ее память я несмело топтал ногами.
Я поднялся на крыльцо. Двустворчатая дверь снаружи была заклеена. За стеклами виднелась резная решетка. Я тронул стекло в том месте, где был засов. Не знаю, какая мрачная сила толкала меня вперед. Стекло поддалось. Замазки не осталось, и держалось оно на нескольких ржавых гвоздиках.
Стоило чуть нажать, и стекло отошло. Оно даже не упало, а застряло в решетке. Я просунул руку внутрь и смог ухватиться за засов. После нескольких попыток удалось наконец повернуть его. Дверь открылась.
Я ступил в обветшалый коридор. Пахло сыростью. Так вот среди какого убожества протекала ее ушедшая жизнь!
Было от чего впасть в отчаяние. Жизнь взаперти в полном трагическом смысле этого слова.
Я открыл одну из дверей. Она вела в гостиную. Но какую! Наполовину отодранные обои висели смятыми клочьями, а те их куски, которые еще держались на стене, пошли пузырями и цветом напоминали мочу. Я подошел к окну. Там стоял пюпитр. На нем были разложены ноты. Чайковский. Я увидел оконный шпингалет в форме львиной головы с разинутой пастью.