Сладкие объятия
Шрифт:
Он сразу же решил, что она ненормальная. Она должна быть такой. Она представляла из себя одну из тех безумных женщин, которые ездили повсюду, утверждая, что они императрица Евгения, только у этой был бзик в отношении его самого.
— Да. Я думаю, что вы мой отец.
Она не была безумной. Она была совершенно невинной и искренне верила в то, что говорила. Он сказал себе, что должен вести себя разумно.
— Откуда у вас вообще взялась такая идея?
— У меня есть маленькая фотография отца.
— Ему не повезло.
— Ах нет, все совсем не так плохо…
— У вас фотография с собой?
— Да, здесь… — Она наклонилась за сумкой, и он попытался отгадать, сколько ей лет; он старался вспомнить, решить, как решается вопрос жизни и смерти, может ли существовать хоть малейший шанс, что это ужасное обвинение справедливо. — Она здесь… я всегда ношу ее с собой, с тех пор как нашла ее, лет пять назад. И когда я увидела фотографию на обложке вашей книги…
Она протянула ему фотографию. Он взял, не сводя глаз с ее лица, и спросил:
— Сколько вам лет?
— Двадцать.
Он почувствовал слабость от облегчения. Чтобы скрыть выражение на своем лице, он быстро взглянул на фотографию, которую вручила ему Селина. Он ничего не сказал. А затем, как это сделал и Родни, когда Селина в первый раз показала ему фотографию, Джордж Дайер поднес ее к свету. Спустя некоторое время он сказал:
— Как его звали?
Селина сглотнула.
— Джерри Доусон. Те же инициалы, что и у вас.
— Вы можете мне что-нибудь о нем рассказать?
— Немного. Понимаете, мне все время говорили, что его убили до моего рождения. Мою мать звали Хэрриет Брюс, и она умерла сразу же после того, как я родилась, поэтому меня воспитывала бабушка, и вот почему меня зовут Селина Брюс.
— Ваша бабушка. Мать вашей мамы.
— Да.
— И вы нашли эту фотографию?..
— Пять лет назад. В книге матери. А потом мне… дали «Фиесту в Кала-Фуэрте», и я увидела вашу фотографию на обложке, и она показалась мне похожей. То же лицо, хочу я сказать. То же. Тот же человек.
Джордж Дайер не ответил. Он отошел от открытой двери и отдал ей фотографию. Затем зажег сигарету, а когда затушил спичку и положил ее обгорелым концом на середину пепельницы, произнес:
— Вы сказали, что вам говорили, будто он убит. Что вы этим хотите сказать?
— Потому что мне так говорили. Но я всегда знала, что бабушка его не любила. Она не хотела, чтобы он женился на моей матери. И когда я увидела фотографию, то подумала, что, наверно, произошла какая-то ошибка. Что его вовсе не убили. Что его ранили, или он потерял память. Такое случалось, знаете.
— Но не с вашим отцом. Ваш отец мертв.
— Но вы…
Он сказал очень мягко:
— Я не ваш отец.
— Но…
— Вам двадцать лет. Мне — тридцать семь.
— Но фотографии…
— Я предполагаю, что Джерри Доусон был моим троюродным братом. То, что мы так похожи, — проявление наследственности. На самом деле я не думаю, что мы так уж похожи. Между фотографией вашего отца и той, что на обложке моей книги, несколько лет разницы. И даже в расцвете лет я никогда не был таким красавцем.
Селина уставилась на него. Она никогда не видела такого загоревшего человека, который бы так нуждался в том, чтобы кто-нибудь пришил ему пуговицу к рубашке, которая была широко распахнута, так что виднелись темные волосы на груди, а рукава закатаны до самых локтей. Она почувствовала себя странно, как будто не контролировала свое тело и не знала, что оно начнет вытворять. У нее подкосились ноги, глаза наполнились слезами, она даже могла начать его бить за то, что он стоял перед ней, говоря, что он не ее отец. Что все это правда и Джерри Доусон мертв.
Он продолжал говорить:
— …Мне жаль, что вы проделали весь этот путь. Не берите в голову… такую ошибку легко было сделать… в конце концов…
У нее в горле застрял комок, который причинял ей боль, а его лицо, придвинутое близко к ней, стало затуманиваться и поплыло, как бы погружаясь на дно пруда. Ей было слишком жарко, но вдруг сейчас она стала замерзать, по коже побежали мурашки. Он спросил, и казалось, что он говорит издалека:
— Вы в порядке?
И к стыду своему, она поняла, что в конце концов не упадет в обморок и не накинется на него в ярости, а просто позорно зальется слезами.
Глава 6
Она спросила:
— Вряд ли у вас есть такая безделица, как носовой платок?
У него не было платка, но он пошел и принес большую коробку с бумажными салфетками, которую сунул ей в руки. Она вытащила одну, высморкалась и сказала:
— Не думаю, что они все понадобятся.
— Не уверен.
— Извините. Я не собиралась этого делать. Я имею в виду, плакать.
— Уверен, что нет.
Она достала еще одну салфетку и снова высморкалась.
— Я слишком долго ждала. И вдруг стало так холодно.
— Действительно похолодало. Солнце скрылось. Передавали еще одно штормовое предупреждение. Присядьте-ка.
Он взял ее под руку и отвел к гигантскому дивану, а так как она все еще дрожала, накрыл ее колени красно-белым одеялом и сказал, что принесет ей немного бренди. Селина сказала, что не любит бренди, но он все равно пошел за ним, и она смотрела, как он, стоя за стойкой в маленьком камбузе, отыскал бутылку и стакан и налил ей выпить.