Сладкие песни сирен

Кривич Михаил

Сотрудники подняли Климентия, отряхнули пыль с джинсов и для видимости придерживали его, пока он, всхлипывая, кричал: "Отдай перо, не то хуже будет!" - и действительно, Вячеславу стало хуже, поскольку человек десять из охраны, мешая друг другу, навалились на него, потащили к коттеджу и затолкали в тамбур. Там он и лежал, обессиленный, пока о него не споткнулась ходившая с чайником по воду Клавдия Михайловна.

Вячеслава перенесли на нары. Семен Семенович сунул ему под голову свою телогрейку, Алеша сходил за иодом, Верочка с Сережей смазали его боевые царапины. Вячеслав лежал молча, он чувствовал себя никому не нужным, поглаживал тайком

теплое пушистое перо и время от времени тихо вздыхал.

– Будет тебе, старик, - тяжелым актерским баритоном рокотал у него над ухом Борис Взгорский.
– Было бы из-за чего! Претендента ты отделал, а на Елене твоей свет клином не сошелся. У нас в труппе, знаешь ли, есть одна штучка...

Вилнис же, напротив, выговаривал Вячеславу:

– Не могу понять, когда интеллигентные молодые люди бьются, как дикари, из-за какой-то юбки!

– Тем более что на даме, как я понимаю, никакой юбки и не было, ерничал Борис Взгорский, привыкший в кругу столичных актеров и актрис нести и не такое.

– Оставьте мальца в покое!
– сердилась Клавдия Михайловна.- Вот выберемся отсюда, поедем в Ефимьево, подыщем тебе девку - работящую, в теле, не чета этой крале в перьях. У меня есть одна на примете - гладкая и в хозяйстве понимает.

– Как же, выберешься отсюда, - возражал Клавдии Михайловне Семен Семенович и прислушивался к сладкой песне, которая, несмотря на поздний час, доносилась снаружи. Динамик не отключали и ночью, только малость приглушали звук.

– Что значит не выберемся?
– раздражался Вилнис.
– По-вашему, мне до конца жизни разбавленное молоко по бутылкам разливать? Я в Москву писать буду!

– Пиши, писатель,- отвечал ему Семен Семенович.- В Москве только твоих писем и ждут. Туда вся страна пишет, а оттуда песни одни, вроде этой.

– А правда, домой ужас как хочется, - сказал наивный мечтатель студент Алеша.- Придешь себе вечером из молочного техникума и делай что хочешь. И постель мягкая, и телевизор, и на танцы можно пойти.

Все помолчали, и каждый подумал, что бы он хотел делать, придя домой вечером.

– Только бы до машины моей добраться,- мечтательно сказал Борис Взгорский, - и двинули бы по домам. Знаешь что, поехали в Москву. Я бы с дороги позвонил Гуревичу, он сообразит насчет бани, мы тебя в момент на ноги поставим.

– Знаем мы эти бани московские, знаем ваших гуревичей-шмулевичей. В нашу ефимьевскую бы, попариться с кваском...

– Хватит вам о банях!
– Это уже Вилнис.
– Вы, Семен Семенович, среди нас, кажется, единственный представитель правящего класса. Неужели вы не можете найти выход из положения?

– Ну, ты даешь!
– уклончиво ответил Семен Семенович и стал скручивать козью ножку.

– Пожалуйста, не курите при больном, - вступила в разговор Верочка. Лучше все вместе подумаем, чем заткнуть уши. Если бы хоть вата была...

– Вата не годится,- сказал Сережа.- Я ставил на себе эксперимент. Вата не обеспечивает надежной звукоизоляции. Сирены прошибают любой материал из тех, которые мы можем достать.

– Кроме воска, ничто не годится, - вставил Алеша.

– А воск в торговле отсутствует, - сказал Вилнис, - следовательно, нечего травить душу себе и другим.

– Слушайте, родненькие!
– встрепенулась Клавдия Михайловна.- Насчет души я совсем позабыла, вот память проклятая. Будто на торговле свет клином сошелся. Будет нам воск, завтра же будет.

– Говорите яснее,- попросил Взгорский.- Что это за намеки

о душе и при чем здесь торговля?

Клавдия Михайловна сказала яснее, и Взгорский, профессионально раскрыв объятья, заключил в них бывшую огородницу и торговку картофелем, а ныне добровольную пленницу великого энского эксперимента.

Наутро Клавдия Михайловна, сославшись на ломоту в спине, осталась в зоне. Товарищи из охраны посмотрели на это сквозь пальцы. В последнее время они не проявляли былого рвения, ибо фронт работ в районе Великих Прудов сузился до таких пределов, что привлеченные трудовые ресурсы только мешали друг другу, толпясь с лопатами на глиняном пятачке, от которого - решения из центра так и не поступило - неизвестно было, куда двигаться: на восток или на запад.

Пошептав что-то на дорожку, Клавдия Михайловна повязала черный платок и тихо выскользнула из зоны. Полевой дорогой она пошла в направлении города Н. и полчаса спустя подошла к холму на окраине, где стояла старая церковь с колокольней, с которой по праздникам разносился по окрестностям однообразный звон, напоминавший энчанам о частичной потере музыкальных и некоторых прочих традиций.

В церкви было сумеречно и тихо. Батюшка не допустил трансляции в храме сиреньих песен. Перед началом эксперимента к нему приезжали наделенные полномочиями товарищи и предлагали установить радиоточки, но получили вежливый отказ на том основании, что церковь, во-первых, отделена от государства, а во-вторых, языческие песнопения несовместимы с верой, которую исповедуют прихожане. Не найдя аргументов, представители города отбыли ни с чем.

Клавдия Михайловна, памятуя о душе, перекрестилась раз и другой, купила тонких желтых свечей, одну поставила перед Николой-угодником, оберегающим в странствиях, остальные завернула в платочек и направилась в зону. К обеду как раз и обернулась.

О, неподчиненная правилам Минторга и командам местных властей вольная церковная купля и продажа! Как же не учел сего обстоятельства, малой этой малости товарищ Н., как прошел мимо! Ну, не мог, предположим, изъять из храма свечи, опасаясь плеснуть воды на мельницу наших идейных недругов - им только дай про свободу совести поболтать; но уж оцепление вокруг церкви достало бы ума выставить. Ан нет! Запамятовал, из головы вон. А ведь, казалось бы, должен помнить всякую мелочь, не зря его предки передали ему вместе с твердым характером и подсознательным чувством нового, передового, можно сказать, вручили ему по наследству свою гордую фамилию Незабывайло. А товарищ Н. взял да и забыл. Вот беда. С кем не бывает.

И никто теперь не мог помочь ему, ни главный писатель области, ни цикавый завотделом промышленности, ни родной сын Климентий, ни жена Мария Афанасьевна, ни директор завода ЖБИ. А раз так, то расстанемся с ними решительно и навсегда, все равно от них никакого толку.

13

После вечерней переклички и отбоя поплыл над нарами густой храп привлеченных трудовых ресурсов.

У женщин за занавесочкой Вилнис зажег одну из свечей, и в колышущемся язычке пламени Борис Взгорский оплавил наломанные из свечей ушные затычки, чтобы мягче садились в устье, слухового прохода. Каждый приладил затычки себе по уху. Стараясь не шуметь, выбрались из коттеджа. Охрана, давно растерявшая бдительность, где-то дремала, песни сирен сквозь добротный церковный воск не пробивались. На бетонную стену накинули самодельную лестницу, нарезанную из свитого лозунгового кумача, и в наступившей лично для них тишине выбрались из зоны.