Сладких снов
Шрифт:
Толчок – и все вокруг подпрыгивает.
Так бывает всегда, когда приземляется самолет. Это говорит тот, кто знает мое имя.
И еще он сказал, что мне нечего бояться.
Но я и не боюсь.
Разве совсем немножко.
Мужчина в зеркале выглядел нелепо.
Пиджак никак не застегивался на животе. Брюки оказались коротковаты, хотя Гренс давно перестал расти. Ботинки следовало бы почистить кремом. Сделать узел на галстуке тоже не получалось, как Гренс ни старался.
Комиссар
Черный костюм, который он больше никогда не наденет, висел в старом шкафу на чердаке. Белый галстук обнаружился в гардеробе в спальне, среди сложенных полотенец и наволочек.
Единственным разумным решением было бы отправиться в полицейский участок и попросить помощи Свена Сундквиста, старшего коллеги и лучшего друга Гренса. Не менее разумным представлялось обратиться к Эрику Вильсону, который тоже был специалистом по галстукам. Но ни тот, ни другой не должны были видеть траурного костюма. Вильсон ясно дал понять, что дело закрыто. А Свен, конечно, напомнит, чем обычно заканчивались несанкционированные расследования Гренса и о том, как легко в таких случаях слететь с катушек.
Поэтому комиссар, как мог, сам расправил галстук, который тут же сморщился снова. Пригладил поредевшие волосы, которые почему-то легли не на ту сторону, вздохнул, запер входную дверь и спустился в подъезд, оставив свое отражение дома.
Уже на пути к машине комиссар толком не знал, что он делает. Почему не поехал в больницу на обследование? Головокружение – опасный симптом, признак надвигающегося инфаркта, гипертонии и тысячи других недугов. Зачем же тратить время и силы на то, до чего Гренсу не должно быть никакого дела? Может быть, именно на этот раз имело бы смысл развернуться, пока не поздно?
Они встретились, как и было условлено, у подножья длинной лестницы Северной часовни, под моросящим дождем, который испарялся, не достигнув земли. Она была в черном и держала обернутый в бумагу букет красных роз. Было ли дело в ее манере держаться или что-то такое мелькало в ее взгляде, но при виде Йенни Гренс, как и в прошлый раз, первым делом вспомнил об Анни.
Когда она обняла его, комиссар попятился от неожиданности, но потом увидел, что почти все присутствующие здороваются таким образом. Возможно, из желания хоть как-то согреться на таком холоде.
Они явились рано, лишь пара фотокорреспондентов в стороне ожидала начала церемонии. И Гренс подавил в себе желание подойти и поблагодарить их за то, что пришли. Изящное здание церкви, будто отталкивающееся от земли двумя боковыми стенами, устремляясь к небу мягкими очертаниями сводчатого купола, внутри так же оказалось пустым.
Если занять места справа от входа, где-нибудь подальше, за выставленной небольшой ширмой, чуть закрывающей вид на алтарь, шанс остаться незамеченными достаточно велик.
Вскоре передние скамьи оказались заполнены. Негромкие голоса отскакивали от стен и витали вверху под самым куполом. На
– Спасибо, – прошептал Гренс, наклонившись к Йенни. – Спасибо, что пришли.
Йенни огляделась, словно проверяя, насколько прилично здесь беседовать:
– Мне все еще непонятно, что я здесь делаю.
– Просто я не умею вести себя на похоронах, мне нужна поддержка.
– Зачем здесь вы, мне тоже не вполне ясно.
– Это последний шанс понять хоть что-нибудь. Увидеть то, чего не увидели следователи.
В этот момент невидимый орган прервал любую попытку разговора вступительным псалмом – гимном покоя и скорби. Теперь уже ничто не могло остановить церемонию.
Хуже было только само прощание, обход гроба. Люди выстроились в очередь, чтобы проститься с девочкой, которую власти, по просьбе родителей, объявили мертвой.
В такие моменты обнажается человеческая душа.
Люди обращают к залу лица, исполненные неприкрытой боли и скорби.
Гренс увидел Якоба, брата-близнеца Линнеи. Мальчик выглядел так, будто чему-то отчаянно сопротивлялся. Каждый в этом зале всячески стремился сломать его уверенность в том, что сестра жива, но Якоб держался.
На свежем воздухе сразу стало легче дышать. Дождь все еще сеял осторожными каплями, но в просвете туч показалось солнце. Йенни и Гренс держались в стороне, когда остальные подходили к могиле и бросали цветы на гроб. Красные, белые и желтые розы. Похоже, даже голубые ирисы в руках нескольких пожилых женщин. Толпа сгрудилась возле могилы, и стало трудно разглядеть, что там происходило. Гренс слышал только, как люди пели «Любит наш Господь детей» и другие псалмы, которых он не знал. В просвете между спинами мелькнула фигура Якоба, который как будто тоже подошел к яме, но быстро отбежал обратно.
Они с Йенни стояли в небольшой рощице между голых березок. Когда толпа начала рассеиваться и оба кладбищенских сторожа приготовились засыпать мелкую могилу землей, они вышли, чтобы бросить на гроб каждый свою красную розу.
– Я заметил вас еще в церкви.
Гренс смотрел на пустой гроб, поэтому не заметил, как рядом с ним оказался отец Линнеи.
– И теперь вы осмелились приблизиться к ее могиле.
Голос дрожал, как этого вполне можно было ожидать от человека, только что похоронившего дочь. Но глаза, не знавшие сна последние три года, вперились в инспектора.
– Мы просили оставить нас в покое, но вы, похоже, не поняли.
Он отделился от семьи. Мать Линнеи, сестра и братья ждали у асфальтированной дорожки. Гренс не ожидал такого натиска и не был к нему готов.
– И это вы позвонили фотографам, ведь так?
Это было то, чего Гренс не мог понять. Люди, до сих пор повышавшие на него голос, имели на это полное право. Когда Гренс вел себя по-свински, у него не возникало проблем с тем, чтобы публично это признать. Но не на этот раз.
– Потому что из посторонних нам людей вы один знали об этом.