Сладкий папочка

Клейпас Лиза

– Вы хотите, чтобы я поехала в Испанию?

Он рассмеялся:

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Либерти. Семью Тревисов можно рассматривать как учебную поездку за рубеж. Не думаю, что если вы поживете немного в чужой вам среде, тебе или Каррингтон это повредит. Наоборот, вы сможете от этого выиграть, причем самым неожиданным образом.

– Или не выиграть, – заметила я.

Он улыбнулся:

– Есть только один способ выяснить это, не правда ли?

Глава 17

Всякий раз, как Гейдж Тревис на меня смотрел, впору было подумать, что он вот-вот разорвет

меня на части. И не в приступе ярости, а медленно и методично.

Джек и Джо заезжали где-то раз в неделю, но Гейдж появлялся в доме каждый день, ни дня не пропускал. Черчилль нуждался в нем. Гейдж помогал ему, например, забраться в душ и выбраться оттуда, одевал его и отвозил к врачу. При всей моей нелюбви к Гейджу я не могла не отдать ему должное: сыном он был образцовым. Он вполне мог бы настоять, чтобы Черчилль нанял себе медсестру, но вместо этого изо дня в день приезжал и сам ухаживал за отцом. Каждое утро, ровно в восемь, ни минутой раньше, ни минутой позже. Черчиллю, который от скуки, боли и постоянного дискомфорта сделался капризным, Гейдж был хорошим помощником. Как бы Черчилль ни ворчал и ни огрызался, я ни разу не видела, чтобы Гейдж выказал хоть малейшее раздражение. Он всегда оставался спокойным, терпеливым и расторопным.

Но это пока меня не было рядом. Стоило мне появиться, и он превращался в первостатейного ублюдка. Он недвусмысленно дал мне понять, что я в его глазах захребетница, охотница за деньгами и даже хуже того. Каррингтон он и вовсе не замечал – лишь весьма резко и немногословно демонстрировал, что он в курсе того, что в доме присутствует еще один маленький человек.

В тот день, когда мы въехали со всеми своими пожитками, упакованными в картонные коробки, я думала, Гейдж своими собственными руками вышвырнет меня за дверь. Я распаковывала вещи в спальне, которую себе выбрала. Это была прекрасная комната с широкими окнами, стенами светло-болотного цвета и кремовой лепниной. Я выбрала ее из-за нескольких черно-белых фотографий на стене с видами Техаса – кактусом, изгородью из колючей проволоки, лошадью и, к моему восторгу, броненосцем, глядевшим прямо в объектив фотоаппарата. Я сочла это обстоятельство добрым знаком. Каррингтон разместилась через две комнаты от меня по коридору, в маленькой, но милой спальне с обоями в желтую и белую полоску.

Только я раскрыла свой разложенный на широченной кровати чемодан, как в дверях спальни возник Гейдж. Мои пальцы судорожно вцепились в края чемодана, а заострившимися костяшками рук запросто можно было резать морковь. Я запаниковала, хотя и понимала, что моей безопасности ничто не грозит – не даст же ему Черчилль в самом деле убить меня. Большой, грозный и не знающий пощады, Гейдж возвышался в дверях, загораживая собой весь проем.

– Какого черта вы здесь делаете? – Его негромкий голос подействовал на меня гораздо сильнее, чем если бы Гейдж кричал.

С трудом шевеля пересохшими губами, я ответила:

– Черчилль сказал, что я могу выбрать любую понравившуюся мне комнату.

– Либо уезжайте сами, либо я вышвырну вас за дверь. Уйти по своей воле, уж поверьте, лучше.

Я не пошевелилась.

– Если вам что-то не нравится – обращайтесь к отцу. Он хочет, чтобы я жила здесь.

– А мне плевать. Убирайтесь.

По спине у меня побежала струйка пота. Я продолжала стоять неподвижно.

В три шага преодолев разделявшее нас пространство, Гейдж подскочил ко мне и больно сжал мне предплечья.

Я ахнула

от неожиданности.

– Уберите руки! – Я напряглась и попыталась оттолкнуть его, но грудь Гейджа оказалась неподатливой, как ствол виргинского дуба.

– Я уже говорил вам, что не собираюсь... – Он резко осекся и выпустил мою руку. Это оказалось настолько неожиданно, что я чуть не упала. Тишину разрывало только наше отрывистое дыхание. Взгляд Гейджа был устремлен на комод, куда я поставила несколько фотографий в рамках. Сотрясаясь всем телом, я положила ладонь на предплечье, которое он только что сжимал, и потерла его, словно бы желая стереть следы прикосновения Гейджа. Однако я продолжала его чувствовать, точно некий невидимый отпечаток его руки врезался в мою кожу.

Гейдж приблизился к комоду и схватил одну из фотографий.

– Кто это?

Это был мамин портрет, сделанный незадолго до ее свадьбы с отцом. Мама на снимке была невозможно молодая, белокурая красавица.

– Не троньте! – воскликнула я, кидаясь вперед и вырывая из его рук фотографию.

– Кто это? – повторил он вопрос.

– Моя мать.

Гейдж стоял надо мной, склонив голову и пытливо вглядываясь мне в лицо. Такая резкая перемена в его поведении настолько меня озадачила, что я никак не могла подобрать слов, чтобы спросить, что, ради всего святого, с ним происходит. Наверное, это нелепо, но я, застыв, вслушивалась в звук своего дыхания и его тоже. Полифония мало-помалу превращалась в единое целое, пока мы окончательно не начали дышать в унисон. Пробивавшийся сквозь колониальные жалюзи свет ложился на нас яркими полосками, на щеки Гейджа от его ресниц падали стреловидные тени. Его чисто выбритое лицо уже покрылось едва заметными крошечными волосками, предвещавшими синеву вечерней щетины.

Я облизнула сухие губы – он проследовал взглядом за этим движением. Мы стояли слишком близко друг к другу. Я почти ощущала, как врезается ему в шею крахмальный воротничок, слышала теплый мужской запах его кожи и была потрясена тем, что все это так меня волнует. Мне вопреки всему захотелось наклониться к нему еще ближе. Хотелось вдохнуть его запах полной грудью.

Он хмуро сдвинул брови.

– Наш разговор еще не окончен, – вполголоса обронил он и вышел из комнаты, не произнеся более ни слова.

Я ни минуты не сомневалась, что он прямиком отправился к Черчиллю, однако пройдет еще немало времени, прежде чем я узнаю, что за разговор у них состоялся и почему Гейдж решил прервать нашу схватку. Но тогда я поняла только одно – что Гейдж больше не препятствовал нашему размещению в доме. Он уехал, не дожидаясь ужина, а мы с Черчиллем, Гретхен и Каррингтон сели праздновать наш первый совместный вечер. Мы ели рыбу, приготовленную в маленьких белых бумажных пакетиках, и рис с мелко порубленным перцем и овощами, отчего блюдо смотрелось как конфетти.

Когда Гретхен поинтересовалась, довольны ли мы своими комнатами, мы с Каррингтон откликнулись с энтузиазмом. Каррингтон сказала, что на кровати под пологом чувствует себя принцессой. Я тоже подтвердила, что мне моя комната нравится, что нежный зеленый цвет стен очень успокаивает, но больше всего мне по душе черно-белые фотографии.

– Ты должен передать это Гейджу, – обратилась Гретхен к Черчиллю, просияв. – Он сделал эти снимки, еще когда учился в колледже. Это было его домашним заданием по уроку фотографии. Ему пришлось два часа лежать в засаде, ожидая, пока этот броненосец выглянет из норы.