Сладкий перец, горький мед
Шрифт:
Таня сладко спала, по-детски подложив под щеку ладошку. Володя засмотрелся на любимую. Ах, до чего же она хороша! А во сне еще и беззащитна, как младенец. Маленькая, сладкая девочка… Дрибница аккуратно нырнул к ней под одеяло и нагло влез под ночную рубашку. Таня замурчала спросонья:
— Лёшик, пропажа моя, почему ты всегда исчезаешь, — и подалась навстречу его руке, гостеприимно раздвигая ноги.
Дрибница побагровел:
— Лёшик? Какой еще Лёшик?
От его крика Таня проснулась, испугалась:
— Вова? Ты что здесь делаешь? — а сама потихоньку стала выталкивать
— Это я что здесь делаю? Я? Я, между прочим, твой законный муж! А вот кто такой Лёшик, и почему ты его вспоминаешь в постели?
Таня возмутилась:
— Ну насчет законного я могу поспорить.
— Не заговаривай мне зубы, — кипятился Дрибница. — Что еще за Лёшик? И почему ты в постели вспоминаешь постороннего мужчину?!
— Это ты посторонний! Ты — никто, сосед, да и то вынужденный. А Лёшка как раз и не посторонний.
— Как это понимать? Конкретнее, пожалуйста, — от Дрибницы сквозило ледяным спокойствием.
Ах, если бы Таня знала, что скрывается за этим спокойствием, какие бури, и какие последствия ожидают ее откровенность! Но не знала, не насторожило ее Вовкино спокойствие:
— Конкретнее? Пожалуйста! Любимый мужчина! Не ты, а Лёшка! Теперь понял, идиот? Не тебя я в постели вспоминаю, не тебя! Значит, не люблю я тебя. Может, хоть теперь поверишь.
— А почему Лёшик? Он же Андрей? — все с тем же, не предвещающим ничего хорошего, спокойствием спросил Дрибница.
Таня несколько замешкалась. Да, действительно, не совсем красиво получается — замуж собиралась за Андрея, а любимым мужчиной объявила Лёшку. Разве ему, болвану, объяснишь, что она любит их обоих?
— Он же и Лёшик. Как мне удобно, так я его и называю. То Андрюшей, то Алешей. Мне так нравится.
Дрибница, кажется, проглотил объяснение. В данную минуту его больше волновала не чехарда с именами, а то, как естественно потянулась навстречу его руке Таня. Как доверчиво раскрылись сами собою ее ноги… Неужели?.. Неужели она тоже?!
— Что у тебя с ним было?
Таня усмехнулась:
— Вова, что за идиотские вопросы? Я уже взрослая девочка, мне, между прочим, двадцать три года! И я, заметь, почти что вышла за него замуж…
Дрибница перебил диким, страшным криком:
— Что у тебя с ним было?!!!!
— Всё! — с вызовом ответила Таня.
Вой, разрывающий душу, разнесся по дому. Дрибница выл раненным зверем, выл и размазывал по щекам слезы. Он оплакивал мечту, прощался с девочкой с чудными глазами цвета осоки…
***
Таня никогда не любила Дрибницу, ни одного дня за все десять лет знакомства с ним. Теперь же ей стало его безумно жалко. Несмотря на его с ней обращение после ночной сцены, вернее, отсутствие какого-либо обращения, а может, именно из-за этого, ей стало по-человечески его жаль. Кажется, только теперь она поняла, как он любил ее все эти годы. И в то же время поражалась его совершенно дикой реакции на тот факт, что к моменту насильного замужества, в возрасте двадцати трех лет, она оказалась не девственницей. А чего он, собственно, ожидал? Она фыркала и подхихикивала про себя, не решаясь насмехаться над Дрибницей открыто. Но в то же время уважала его страдания. Ей была абсолютно непонятна его логика, но боль, тщательно скрываемая, но все равно отчетливо читающаяся в его глазах, вызывала сочувствие.
Так
Так прошел еще один месяц. Постепенно Тане стали разрешать пользоваться телефоном, при условии, что номер набирал Худой, а потом уж передавал трубку пленнице. Больше того, он не покидал комнату до окончания разговора. Стоит ли говорить, что количество номеров было строго ограничено? Таня могла общаться лишь с матерью, Симой и Луизой. Вот только общаться с ними Тане теперь не хотелось.
Несмотря на это, бывшие подруги частенько заезжали в гости. Вернее, Луиза заезжала лишь пару раз, да и то не столько к Тане, сколько к самому Дрибнице за обещанной финансовой поддержкой и консультацией. А вот Сима бывала частенько. Правда, и она стремилась не столько повидаться с подругой, сколько напомнить о своем существовании Худому. Ведь столько слов красивых наговорил, столько всего наобещал, а сам забыл ее, даже не позвонил ни разу… Коломиец, видимо, каждый раз находил объяснения своей забывчивости, потому что уезжала Сима всегда довольная и счастливая.
Пару раз Сима по привычке забежала к Тане, вроде как бы ничего не случилось. Таня просила ее, умоляла помочь выбраться из этой тюрьмы, вызвать милицию, или подать от ее имени заявление в суд, но Сима отнекивалась, отшучивалась: "Дурочка ты, Танька, своего счастья не понимаешь. Скажи еще спасибо, что у тебя такие подруги. Со своим Андрюшкой ты бы уже по миру пошла". Однако говорить ей спасибо Тане почему-то не хотелось. Почувствовав натянутость в общении, Сима не стала настаивать на дальнейшей дружбе. В этом доме у нее были и другие интересы…
Дрибница рвался, метался и никак не мог определиться в преобладающих чувствах к жене. Он ненавидел ее за обман и предательство, презирал так же, как Любку, ведь Таня оказалась такой же шлюхой, даже еще хуже — Любка хоть девственницей замуж выходила, вон как кричала в брачную ночь, а эта, эта… дрянь, тварь, мерзавка!!! Она обманула его, он же молился на нее десять лет, считал ее богинькой, самой-самой чистой девочкой на свете, а она, она… дрянь, какая же она дрянь!!! Ни о чем другом думать не мог. Руки чесались, так хотелось придушить подлую девку, убить, уничтожить… А сердце рвалось, а сердце плакало: "Как же ты могла, девочка моя, Танечка моя! Ведь я столько лет мечтал о тебе, ты ведь должна была быть моей, только моей, ведь ты же самим небом предназначена для меня одного. Сладкая моя, родная моя, Танечка, девочка моя, это тот подонок наверняка обманул тебя, взял силой, иначе ты никогда бы не позволила ему прикоснуться к себе. Я уничтожу его, задушу гада собственными руками! Танечка моя, Танюшенька…"