Сладкий воздух и другие рассказы

Эппель Асар Исаевич

— О Великом о Посту такое с людями часто бывало, помнишь, Еремей? Невзрачным свет Божий делался…

— Ну! Еще и с батей моим тоже. Как же!

— Куриц тогда кропили. И так темнышко станет, что не отмолисси. Но потом — как рукой! Когда бычков забивают. Печенки поешь… — говорит Никитин отчетливо. — Печенки, я говорю, поешь полфунта, и всё, и глаза ясные. Ты морковку-то полил? А я уж и кончаю…

Хиня все слышит. Ну да… Врач же ему сказала: витамин, железо, хорошо бы говяжьей печени, а он, огорошенный названием хвори, не запомнил, недослышал…

— Где взять печенку, где?

—

Ну? Вы не спрашивали насчет печенки?

— А если сварить жаркое из вымени?

— На Первой Мещанской иногда дают, но свиную.

— Подождите, подождите! Дайте вспомнить, кто прикреплен на Первой Мещанской…

— Говорят, вам вчера принесли печенку, и вы отказались, это правда?

Вся улица ломала голову, не зная, как достать печенку.

Идеей этой жили все, кто хоть как-то вникал в дела ближних, и, когда беспомощного Хиню ногами вперед вводили в траншею, кто-нибудь обязательно вздыхал: «Ой вам бы кусочек печенки!» — и т. п.

А Хине теперь стали являться в дневное время цветные пятна. Подходит, скажем, человек к колонке, Хиня слышит его шаги, вглядывается, но вместо человека видит на яркой улице какое-нибудь пятно.

И Никитин был пятном красного цвета. И был он, честно говоря, не Товит, потому что — теперь ясно почему — Товитом стал воистину незрячий Хиня; и не воробейчик был тому виной, и даже не глупая птица курица, имени которой была болезнь, виновата во всем была маленькая птичка-самолетик, перелетная пора которой называлась «война» и сильно затягивалась, хотя некоторые птички нет-нет и оказывались на самолетной свалке, откуда мальчик принесет Хине химически чистое железо.

А старик Никитин был сухощавым пятном красного цвета, усложненным по бокам торчащими концами коромысла с прицепленными оцинкованными ведрами.

…Слушайте, Никитин, ваш папаша всамделе вылечился печенкой?..

Красное пятно даже не отвечает. У него в это время сузились страшные глаза.

…Слушайте, Никитин, зачем вы сдали свой скот на мясо? Без коровы вы же не человек! Такой человек, как вы, без коровы не человек!..

Красное пятно у колонки, задрав к небу седую редкую бороденку, как всегда сузило от яркого еще дня глаза, зашевелилось и молча двинулось к своему дому.

…Товарищ Никитин, если бы я покупил у вас печенку, я бы вам хорошо заплатил. Что вы молчите? Вы же советский человек? Без коровы же вам нельзя. Ну! Чтобы человек не имел корову!..

Красное пятно резко поворачивается, потом медленно отворачивается и уходит, украшенное по бокам ведрами.

…Товарищ Никитин, давайте сделаем так: я вам достану кисель, но сухой, а вы спросите у других молочниц…

…Что вам мешало, если тут ходила корова? Мне она не мешала! Я даже один раз дал ей кисель. Полную жменю. Так вы бы только видели, как она его поела! А теперь без коровы вы не человек… Вы советский человек, товарищ Никитин? Я кисель, чтобы я так был здоров, полную жменю…

— Ш-што? — тихо шипит пятно, становясь по каемке оранжевым. — Ш-што? Ты ей киселю?! А я думал — проворонили! Вас мы проворонили… Вас! Дак опухай! Не видь! Слепни! Кис-селю! — старик Никитин торопится, потому что издалека кто-то к колонке идет. — А бычок у меня

е-е-есь… Возле Вострякова, где ваших закапывают… В Вострякове он… — тут Хиня впервые слышит непривычное название; потом он его будет знать хорошо, но об этом в другой раз, об этом не здесь. — Завтра или послезавтра со старухой резать поедем. У кума он. У кума, чистого человека. И печенка будет… Парная будет… Печенкими лечишься, Хиня! — вдруг говорит он дружелюбно и весело. — Правильно поступаешь, сосед. Ста-а-аринное средство! — это к колонке подошли. — А я уж пойду, морковку подолью… Ох-хо-хо! — уходит он и, сузив глаза, шепчет: Господи! Кровь бы вашу печенкими… Про-во-ронили-и-и…

На следующий день Никитина нет. Потом его опять нет, потом опять его и старухи нет, то есть к колонке они не приходят. Идет, правда, дождик, и поливать огород вроде бы ни к чему.

А Хиня в дождик на крылечке не лежит. Надев пиджачок свой и фуражку, он ковыляет в Казанку и дня через два замечает вроде бы, что в никитинском окошке краснеется пятно — это старик Никитин чего-то там сидит и, как сдается Хине, что-то считает-подсчитывает.

Притащится Хиня из Казанки, где отоварился какавеллой, смешает ее с остатками киселя, а тут еще и селедки ему кусок подарили — так что он сидит и кушает. А когда укладывается спать, то видит не сны, а медицинские красные пятна, из-под которых сломя голову расползаются аэростаты, и все в Казанку, все в Казанку, только один по стенке пополз.

И вот бредет он на неделе мимо никитинского окна, а тут сумерки. А тут еще и тревога. И в глазах темновато начинается. Но дом же вот он каких-нибудь три лужи еще. После неприятностей с той — помните? — тревогой Хиня налетов не боится, а Никитины вообще в траншею не ходят, потому что если быть пожару, а гореть огнепальным двуперстникам не привыкать, то надо не проворонить и чего надо унести…

В последнее время тревоги, кстати, не страшные. Сперва объявят, а потом — отбой. Самолетиков почти не видать, и стреляют редко когда.

В глазах у Хини темновато, но и только. Можно даже сказать, совсем неплохо. Сильно сдавший Хиня, по вечерам до сих пор просто незрячий, ни с того ни с сего начинает что-то различать: вероятно, летние витамины питающей его свекольной ботвы вместе с надеждами на печенку поднатужились, и он стал даже различать загородку Никитиных, а посему и останавливается возле их окна. А оно открыто — вечер еще хороший и теплый, — и стоящий за огорожей Хиня слышит чтение. Старик Никитин, во время налета не остерегаясь прохожих, добрым растроганным голосом читает вот что:

…Ни от какого нищего не отвращай лица своего… ибо милостыня избавляет от смерти и не попускает сойти во тьму…

Хиня внимательно слушает.

…от всего, в чем у тебя избыток, твори милостыню, и да не жалеет глаз твой…

Ой как внимательно слушает Хиня!

…И сказал Товия… к чему эта печень и сердце и желчь от рыбы?.. Рафаил ответил… желчью должно помазать человека, который имеет бельмо на глазах, и он исцелится…

От изумления Хиня вытягивает губы в трубочку.

…Я — Рафаил, один из семи святых ангелов, которые возносят молитвы святых и восходят пред славу Святого…