Сладкий воздух и другие рассказы
Шрифт:
— Ну подкинуло! Умрешь — не доедешь! А тебе, Дора, удобно сидеть-то? Мы что? Мы стой! К нашему берегу или щепки, или гавно!
Все автобусные и кто висел от неловкости втянули головы. Народ тут знал друг друга, если не в лицо, то со спины, и вести разговоры, какой повел Эдик, вроде бы не стоило.
— Ну и пусть к нашему — щепки! Все равно не нужен нам берег турецкий… — Эдик был провокатор и знал, чтоговорит. Он даже погладил в своем кармане старинный кастет, никелированный и фигурный,
А Дора сжала кулаки. В правом — русскую Аляску, в левом — вычистки Ростокинского района. Она было ослабила их, когда автобус на рытвине тряхнул ее, грузную, встревоженную, ибо те двое ей всё меньше нравились, тем более что Минин и Пожарский как бы продвигался к выходу, а значит, ближе к ней, так что аборты вот-вот могли упасть на грязный пол, стать септическими и обезлюдить в будущем пол-Малаховки.
— Слышишь, Дора?
— Эдик, — спокойно сказала Дора, — тебя типает, что я сижу?
— Что ты, Дора, как можно? Мы постоим, нам чего! Правда, товарищ кондуктор?
Все еще пуще втянули головы. Даже Пупок. Даже Минин и Пожарский.
— Не метушись, Эдик, мой тебе совет.
— А мне, Дора, может, приятно, что ты как женщина сидишь, а мы, ребя, стоим или ползаем… Хорошо, если не на коленях перед ними… женщинами! — делая изумительные паузы, отыгрывался Эдик, давая опять же понять, что он Пупковых дел знать не знает и видеть не желает.
— Эдик, я тебя на манде у твоей кацапки в бинокельвидела! — решила прекратить мучивший ее разговор Дора, и мятый, битый, стиснутый автобус захохотал, а громче всех астматик, к которому, уже предсмертно зевавшему, приполз от этого чуток воздуху.
— Сс-сука! — тихо прошипел вишнегубый Эдик, даже не подозревавший, что «Дора» — пригородный вариант древнего, как вода и булыжник, величественного имени песнопевицы Деборы, отголосок великого слога которой он сейчас, кастетчик, и услыхал.
— Карточки украли! — вдруг всполошился астматик. — Кондуктор! У меня карточки украли! Остановите!
Дора шевельнула пальцами.
— Лежи давай, — отозвались, кто на астматике лежали. — Никаких карточек у тебя никто не брал. Их же отменили.
— Нет, остановите! Человеку и так плохо, — ввязались самые верхние лежавшие.
Дора решила — разожмет, но — пока кричат — подождет.
— Кондуктор, почему здачи нахально не передаете? — заявил вдруг Минин и Пожарский. — Что творится в автобусном транспорте?!
— А ты видал, что я не передавала?
— Кошелек! — натужным голосом отчаянно крикнул кто-то.
Пупок заделал давку, и все голоса заткнулись. Даже Минин и Пожарский охнул: «Да жмите же все-таки потише!»
Благодаря невероятному давлению Пупка на общественность в автобусе получилось немного пространства,
Астматик из своего придонного положения в ужасе воззрился на эту обреченную позу и, жутко крикнув: «Бандиты работают!», прямо уже в истерике закончил: «Грабят и пристреливают!», ибо автобус, с натугой карабкаясь на пригорок, который после остановки, дал выхлоп…
Вот как мало проехал автобус, и вот как много успело уже произойти, и сейчас, похоже, начнется паника.
— Постового сюда! Возле постового тормози!
Но тут уже Минин и Пожарский даванул со своего переду, на что Пупок ответил встречным жомом. Из пассажиров сразу выклубилось дыхание, а поскольку снаружи была студеная вечерняя пора (висячие давно глядели на залубеневшие свои запястья, обдутые встречным ветром движения, ибо рукава польт отъехали, а рукавицы до запястьев не доставали), в автобусе образовался банный туман. «Ух!» — сделали все, когда, отставив зад, опять ударил в публику Минин и Пожарский, и пар вовсе сгустился, а лампочка из красневшей стала багровой, «ых!» — выдохнули все, когда навстречу вдарил Пупок…
— Кошелек!
— Карточки!
И тут подал голос Анатолий Панфилыч:
— Остановите ход!
— Зачем, Толя? — спросила Дора, готовая кулаки разжать.
— Не останавливать! — гаркнул гадским своим тенором Эдик Аксенюк. — Дора зря не скажет. Сперва доедем, потом остановим.
— Ребяты! — страшно сказал Анатолий Панфилыч. — Отдайте, ребяты, сами знаете чего!
— Тормози! Остановить автобус! — в момент распорядился Минин и Пожарский.
— Ни в коем случае! Домой после работы едем! — отменил его распоряжение Пупок.
— Правильно! Почему это останавливать? — не споря отступился Минин и Пожарский. — Я вообще не знаю куда еду, граждане!
— А я говорю, тормози! — перерешил Пупок. — Но учтите, мы на горке. Он потом с места не возьмет.
— Не останавливать! Едем — и всё! — подытожил Эдик. — Откуда ты взял про карточки? — сказал он лицом из-под потолка лицу астматика на сиденье. Откуда вам известно про кошельки? Вы что — в такой давке карман проверить можете?
Все удрученно смолкли. Сделалась беспомощная тишина.
— А? — торжествовал Эдик, успокоившись за кастет, из-за которого не хотел ни постовых, ни остановок.
— Отдайте, ребяты… — заплакал в тишине Щербаков. — Мое не из кармана пропало… Подкиньте, ребяты. В руку положите. У меня правая не знаю где, а левая — слева. По ней вроде цыгане гадают. Погляди, кому видно, цыгане там есть?
— Есть! — сказали справа те, кто цыган видеть не мог.
— На жопе шерсть! — подтвердили слева кто цыган видеть мог.