Сладкое возмездие (Правосудие во имя любви)
Шрифт:
– Сдается мне, что это только начало. – Энджи нарушила затянувшуюся паузу. – Интересно, что он затеял?
– Сама не знаю, – уныло ответила Кейт. – Я всегда считала, что он положил глаз на Салли, не зря же он назначил ее главной в группе поддержки.
– Стерва, каких мало. Если бы у нее была голова на плечах, она бы многим сумела кровь попортить.
– При такой фигуре голова не нужна.
– А что в ней особенного? – вспылила Энджи. – Плоская, как блин. Сегодня в раздевалке я ей чуть в волосы не вцепилась.
Кейт
– Спасибо, что вступилась за меня. Не знаю, как бы я…
– Ну-ну. – Энджи не дала ей договорить. – Еще не хватало благодарностей. Ты бы поступила точно так же.
– Возможно, только едва ли представится такой случай.
Вместо ответа Энджи пожала плечами. Остаток пути они проехали в молчании.
– Высади меня здесь, – попросила Кейт. – Дальше я пешком.
– Точно?
Кейт отвела глаза:
– Конечно. Погода чудесная, я с удовольствием пройдусь.
Энджи нахмурилась. Кейт прочла недоверие в ее взгляде, но боялась в этом признаться. Отец не разрешал ей водиться с Энджи, и Кейт не хотела лишний раз его злить. Жизнь приучила ее к осторожности.
– Спасибо, что подвезла. – Кейт старалась, чтобы ее улыбка получилась безмятежной. – До завтра!
– Спроси у мамы, может, она позволит тебе завтра приехать к нам с ночевкой, – предложила Энджи.
Кейт насупилась:
– Спрошу, конечно, только…
– Я все понимаю. Но ты попробуй.
– Ты же знаешь моего отца.
– Ну ладно, пока! – Энджи помахала ей на прощание.
Кейт поплотнее запахнулась в ветхое пальтишко и поплелась по грязной дороге, которую развезло от затяжных дождей. Перешагивая через лужи, она пыталась думать про Томаса Дженнингса и про его улыбку, но у нее ничего не получалось. Каждый шаг приближал ее к нищете и убожеству родительского крова. Она ненавидела возвращаться домой и стыдилась этой ненависти.
Перед глазами то и дело возникало лицо Томаса. Теперь она приказала себе гнать прочь эти фантазии. Время для них еще не настало. Надо будет извлечь их из тайников души поздно вечером, когда отец угомонится и домашние дела будут наконец переделаны.
Входя в калитку, Кейт услышала в доме шум, от которого у нее сердце ушло в пятки. Нет, нет, только не это, заклинала она, стремглав взбегая по шатким ступеням.
Она распахнула дверь и увидела, как увесистый кулак отца врезался в мамину челюсть.
– Мамочка! – закричала Кейт.
Глава 3
Кейт не могла пошевелиться. Она видела, что отец снова, заносит кулак, чтобы обрушить его на другую скулу Мейвис Колсон.
– Мамочка! – снова вскрикнула Кейт.
Эммитт Колсон замер, потом обернулся:
– Пошла вон, не то и тебе достанется.
– Папа… прошу тебя… – Кейт содрогалась от рыданий. – Не бей маму.
Мейвис Колсон затравленно
– Делай, что папа сказал… Иди же, – проскрипела она.
Но Кейт чувствовала, что ноги не слушаются ее. Сердце готово было выскочить из груди. Она не могла отвести взгляда от кровоподтека на материнском лице.
– Слушай, что мать говорит! – взревел Эммитт, шагнув к дочери. Кейт показалось, что это сам дьявол.
Она бросилась прочь и не останавливаясь побежала к сараю. Только в холодном полумраке она опомнилась. С глухим рыданием Кейт зарылась в душистое сено и свернулась калачиком. Казалось, все чувства в ней умерли, осталась только боль.
– Как я их ненавижу, – твердила она, – ненавижу обоих. Чтоб они провалились.
Она боялась, что Бог покарает ее за такие слова, и, подняв голову, без слов взмолилась о прощении.
Сколько раз она находила утешение в этом закутке. Сарай служил ей убежищем уже семь лет.
Однажды, семь лет назад, Кейт проснулась среди ночи и услышала, как отец орет на маму. Она прокралась по узкому коридору и заглянула в приоткрытую дверь родительской спальни в тот самый миг, когда жестокий удар рассек губу матери. Они с Кейт закричали в один голос. Эммитт бросился к двери, сгреб дочь в охапку и прохрипел:
– Если еще хоть раз вздумаешь подглядывать, я из тебя всю душу вытрясу, поняла?
– Да… папа… – Слезы душили ее и жгли лицо.
Он отшвырнул ее, как мешок с мусором, и повернулся к жене.
В ту минуту Кейт поняла, что детство кончилось.
Все последующие годы она придумывала, как сделать, чтобы отец не смел больше поднимать руку на маму. Она воображала, как ночью крадется на цыпочках к ним в спальню, откуда доносится звериный храп, и обрушивает на голову отца бейсбольную биту. Однако такие жестокие мысли посещали ее редко. Чаще она представляла, как привязывает его веревками к кровати, чтобы они с матерью могли беспрепятственно уехать отсюда навсегда.
Но ее слишком страшило возмездие, поэтому дело не шло дальше коварных замыслов.
Вот и теперь она всем телом ощущала знакомый холодный ужас. Что она могла поделать? Невыносимо видеть эти побои. Сейчас она вернется в дом и заслонит собой маму.
«Врешь, никогда ты на это не отважишься», – сказала она себе и снова разрыдалась. Она просто трусила, видя злобу отца, и становилась сама себе отвратительна.
Значит, избиения начались снова. В последние годы Эммитт было присмирел и не раз говорил, что встал на путь истинный.
Он бросил пить. Когда в деревенской церкви шла служба, он непременно сидел на передней скамье и требовал, чтобы жена и дочь были рядом. И все же Кейт знала, что в глубине души он остался прежним: угрюмым, холодным, чужим. Вся разница заключалась в том, что теперь он вечерами просиживал над Библией, а не над бутылкой.