Сладость на корочке пирога
Шрифт:
«А-а, Бонепенни, — сказал мистер Твайнинг, — какое неожиданное удовольствие. Что привело тебя обратно в эти скромные палаты?»
«Мои ноги!» — воскликнул Бони, и большинство из нас рассмеялись.
И тут он вдруг перестал кривляться. Вмиг превратился снова в школьника, почтительного и преисполненного покорности.
«Я хочу сказать, сэр, — произнес он, — я думал об этом все каникулы… было бы здорово, если бы вы смогли уговорить директора показать эту его прикольную марку».
Мистер Твайнинг нахмурился.
«Эта
«Но сэр! Подумайте о будущем! Когда мы, парни, вырастем… обзаведемся семьями…»
При этих словах мы переглянулись, ухмыляясь, и поковыряли носками туфель ковер.
«Это будет как в том эпизоде из “Генриха V”, сэр, — продолжал Бони. — Семьи, оставшиеся дома, сочтут себя проклятыми, ибо не присутствовали в Грейминстере и не видели великого “Ольстерского Мстителя”. О, пожалуйста, сэр! Пожалуйста!»
Мы видели, что мистер Твайнинг смягчился. Один кончик его усов еле заметно приподнялся.
«О, пожалуйста, сэр!» — хором подхватили мы.
«Что ж…» — сказал мистер Твайнинг.
Так оно и случилось. Мистер Твайнинг поговорил с доктором Киссингом, и этот достойный человек, польщенный, что мальчики интересуются столь загадочным предметом, с готовностью согласился. Просмотр был назначен на вечер следующего воскресенья, после службы в капелле, и должен был состояться в личных апартаментах директора. Приглашены были только члены клуба филателистов, и миссис Киссинг собиралась увенчать вечер какао и печеньем.
Комната была полна дыма. Боб Стэнли, пришедший с Бони, открыто курил дешевые папиросы, и никто, казалось, не обращал на это внимания. После шестого класса у мальчиков появлялись привилегии, и я первый раз видел, чтобы один из старшеклассников закурил при директоре. Я пришел последним, и мистер Твайнинг уже наполнил пепельницу окурками «Уиллс Голд Флейкс», которые он за пределами класса курил постоянно.
Доктор Киссинг, как все поистине великие директора, был и сам неплохим шоуменом. Он болтал о том о сем: о погоде, о крикете, о фонде выпускников, об ужасном состоянии черепицы на Энсон-Хаус; держал нас в напряжении, ну ты понимаешь.
Только доведя нас до того, что мы уже извивались от нетерпения, он наконец сказал:
«Дорогие мои, я же совсем забыл — вы пришли взглянуть на мой знаменитый клочок бумаги».
К этому моменту мы кипели как чайники. Доктор Киссинг подошел к стенному сейфу, и его пальцы причудливо затанцевали, вводя комбинацию замка.
С парой щелчков дверца открылась. Он полез внутрь и достал оттуда портсигар — обычный портсигар из-под «Голд Флейкс»! Это вызвало пару смешков, могу сказать. Я не мог отделаться от мысли, имел ли он дерзость
В комнате повис гул, сменившийся молчанием, когда он открыл крышку. Внутри на ложе из промокательной бумаги лежал крошечный конвертик: слишком маленький, слишком незаметный, можно было бы сказать, для сокровища такой огромной важности.
Эффектным движением доктор Киссинг извлек пинцет для марок из кармана пиджака и, вынув марку с такой же осторожностью, как сапер достает взрыватель из бомбы, положил ее на бумагу.
Мы столпились вокруг, толкаясь и пихаясь, чтобы рассмотреть получше.
«Осторожно, мальчики, — сказал доктор Киссинг. — Где ваши манеры, вы же джентльмены!»
Там она лежала, эта легендарная марка, она выглядела так, как можно было предположить, и при этом совсем не так… так завораживающе. Мы с трудом могли поверить, что находимся в той же комнате, что и «Ольстерский Мститель».
Бони стоял прямо позади меня, наклоняясь над моим плечом. Я чувствовал его горячее дыхание на щеке, и мне показалось, что я уловил запахи пирога со свининой и кларета. Он пил? — подумал я.
И потом случилось то, что я не забуду до конца дней моих — а может быть, и дольше. Бони сделал резкое движение, схватил марку и поднял ее высоко в воздух, зажав между большим пальцем и указательным.
«Смотрите, сэр! — крикнул он. — Фокус!»
Мы оцепенели от неожиданности. Не успел никто и глазом моргнуть, как Бони вытащил спичку из кармана, зажег о ноготь большого пальца и поднес к уголку «Ольстерского Мстителя».
Марка начала чернеть, затем скукоживаться; огонек пробежал по ее поверхности, и через миг от нее ничего не осталось, кроме крошек пепла на ладони Бони. Бони поднял руки и завыл:
«Пепел к пеплу, пыль к пыли, если тебя не получит король, ты достанешься дьяволу!»
Это было отвратительно. Повисло изумленное молчание. Доктор Киссинг стоял, открыв рот, а мистер Твайнинг, который нас привел, выглядел так, словно его подстрелили прямо в сердце.
«Это фокус, сэр! — крикнул Бони с этой его жуткой ухмылкой. — Теперь помогите мне вернуть ее, все вы. Если мы возьмемся за руки и помолимся…»
Он сжал мне руку правой рукой, а левой схватил Боба Стэнли.
«Встаньте в круг, — скомандовал он. — Возьмитесь за руки и встаньте в круг!»
«Прекрати! — закричал доктор Киссинг. — А ну-ка перестань! Верни марку на место, Бонепенни!»
«Но, сэр, — сказал Бони, и я клянусь, я видел, как его зубы сверкнули в отблесках пламени из камина, — если мы не объединимся, волшебство не сработает. Волшебство, оно такое».
«Положи… марку… на… место…» — произнес доктор Киссинг, медленно и раздельно, его лицо выглядело ужасно, как те жуткие маски, которые находят в окопах после боя.