Сладостная горечь
Шрифт:
Наивное письмо не столько растрогало Венецию, но, по крайней мере, убедило ее в том, что Мейбл ничего не имеет против того человека, который заменит ей отца. Майк продолжал смеяться над письмом и сказал, что Мейбл «милый ребенок», но возразил против «дяди Майка», поинтересовавшись, чья это была идея.
– Мой дорогой, – ответила Венеция. – Как еще ей называть тебя?
Он сказал, что Мейбл может обращаться к нему просто по имени; ведь ей уже пятнадцать, и он только в два раза старше ее.
В ответном письме Венеция попросила дочь не называть отчима «дядей».
В каждую из удивительных
Сейчас ей больше всего хотелось вернуться домой и снова увидеть Мейбл, поскольку ребенок не все лето проведет с ней. Венеция обещала хотя бы на три недели отправить дочь к бабушке. Впервые во время летних школьных каникул они будут разлучены на столь длительное время.
Майк не горел желанием увидеть Мейбл в Бернт-Эш, когда они вернутся туда.
– Мейбл владела тобою пятнадцать лет. Наступила моя очередь, – сказал он. – Давай побудем одни в начале нашей совместной жизни… хотя бы на первых порах.
Если Венеция и не была согласна с ним, она ничего не смогла противопоставить его льстивой ревности. Приятно сознавать его желание, чтобы она принадлежала только ему одному.
С другой стороны, как долго они будут оставаться одни? Это необходимо выяснить.
Майк подошел к ней и положил руки на ее плечи.
– Разве нельзя наскрести еще немного франков и остаться? – спросил он со вздохом.
– Дорогой, я не могу, – ответила она, глядя на его отражение в зеркале. – И я считаю, что нам пора домой.
– Значит, завтра рано утром двинем в спешном порядке в Ле-Турке, а оттуда в Англию. Жаль!
Она томно склонила голову на его ладонь.
– В конце года мы получим деньги и снова отправимся сюда.
– Я хочу собрать друзей и на зиму отправиться куда-нибудь, – заметил он.
Венеция промолчала. Слова Майка смутили ее, так как она не любила лыжи. Ей ненавистна была сама мысль о горных отелях, а Швейцарию она любила по-настоящему только летом. После смерти Джефри она поклялась, что никогда не возвратится в страну, где в горах летом отдыхала вместе с ним.
Она молча принялась наводить порядок на туалетном столике и убирать косметику в ящик.
– Кажется, я никогда не спрашивал тебя, умеешь ли ты кататься на лыжах, дорогая? – спросил Майк.
– Я пыталась, но они мне не понравились, хотя Швейцария наверняка должна понравиться Мейбл. Мы могли бы взять ее куда-нибудь с собой на Рождество. В ее возрасте она должна уметь кататься на коньках и лыжах.
Венеция, продолжая следить за лицом Майка в зеркале, заметила, как оно омрачилось, а уголки губ опустились вниз. Но в следующую секунду он опять улыбался.
– Хорошо… посмотрим!
Она подумала:
«Он не хочет, чтобы Мейбл была рядом. Разумеется, Барбара сказала бы, что я сумасшедшая, если пытаюсь, едва выскочив замуж, гнуть свое. Мне надо запастись терпением и приручать его постепенно».
– Чем мы сегодня займемся? – спросила она наконец.
– Хм… ты помнишь парня, с которым вчера вечером мы болтали в баре?
– Этого довольно симпатичного американца?
– Да. Оказалось, что у нас с ним одно увлечение.
– Лошади?
Майк улыбнулся и, протянув руку
– Да. Он держит скаковых лошадей в Вирджинии. Между прочим, он приглашает нас к себе. Можно приехать в любое время и остановиться у него, если мы когда-нибудь соберемся в Штаты. В Париже он по делам и на уик-энд сумел выбраться в Довиль. Мы с ним хотели бы проехаться на Ривьеру… это неподалеку от того места, где во время Второй мировой войны высадились американцы. Помнишь, дорогая, я показывал тебе эти пляжи, когда мы проезжали мимо?
– Да, помню.
– А чем ты хотела заняться?
Венеция, не говоря ни слова, встала. Майк обнял ее, с удовольствием оглядывая ее стройную фигуру. Никому не приходит в голову, что она на двенадцать лет старше его, подумал он, проводя рукой по ее тонкой талии. Это просто чудо, что она так хорошо сохранилась. Правда, прошлой ночью Венеция жаловалась, что набрала вес благодаря французской пище… Если она хочет сохранить эту девичью талию, то дома ей придется сесть на строгую диету. У него не просто красивая жена, но и надежный друг. Просто здорово, что не нужно экономить после того, – как Венеция перевела на его счет изрядное количество денег. Порой он пугался, что она устает, а прошлой ночью жаловалась, что ей нездоровится… Все же он обожал ее.
Он объяснил ей, что американец, Рендольф Саттон, имеет письменное приглашение какого-то французского виконта, а у этого виконта есть замок в Ламарше и отличная конюшня.
– Я вызвался подбросить Саттона до Ривьеры на машине, если ты не возражаешь, милая. Мы пробудем там часа два, не больше, и мне кажется, что ты не горишь желанием отправиться с нами.
Она не возражала. Утро обещало быть опять жарким, и она собиралась написать несколько писем и приобрести подарки, пусть даже не очень дорогие.
Тем не менее, она была несколько уязвлена, что, не спросясь ее, Майк уже договорился отправиться на встречу с этим американцем.
– Ты не хотела бы поехать с нами, дорогая? – быстро вставил Майк.
– Нет ни малейшего желания, – ответила она. – Кроме того, «лагонда» рассчитана на двоих.
– И моя Венеция, – проговорил он, целуя ее в щеку, – не выдержит часовую болтовню о лошадях.
Он пошел, насвистывая, в ванную. Венеция надела кольца, подошла к окну и посмотрела на залитые солнцем кроны зреющих яблонь. Через два месяца яблоки нальются соком, их превратят в сидр или кальвадос, к которому Венеция пристрастилась в последнее время, хотя предпочитала обычный коньяк. Нормандия ей полюбилась. На этом модном курорте она была впервые. Ей было приятно бродить по затененным улочкам среди буйства цветов. Майк здесь бывал раньше; это место приводило его в неописуемый восторг. Венеция со временем обнаружила, что у ее мужа двойственный характер. Он наполовину любитель спорта, наполовину – лондонский бездельник. Признаков того, что он рвется к работе, гордится своей фондовой биржей она почти не замечала. Такое заключение немного огорчило Венецию. Джефри любил свою работу. Но он был издателем, всегда интересовался книгами и, бывало, говорил, что независимо от того, сколько у него денег, ему всегда хочется что-то делать. Он часто подчеркивал, что не создан для праздной жизни.