Сладострастие бытия (сборник)

Дрюон Морис

Проснулся он оттого, что кто-то дергает его за рукав и кричит:

– Господин маркиз, вам надо бежать! За вами сейчас придут!

Он открыл глаза и увидел девочку, запыхавшуюся и раскрасневшуюся от долгого бега. Это была дочь Филиппона. Ей было пятнадцать, прикрытые полотняной косынкой рыжеватые волосы падали ей на плечи, из-под рваной юбки виднелись круглые лодыжки, а нежные веки напоминали лепестки роз. Красивая девочка, и выговор у нее приятный: нормандский, певучий. Господин де Лонжвиль хорошо знал ее, как и всех детей деревни.

– Что ты

хочешь, малышка? – спросил он.

– Бегите, господин маркиз! Говорю вам, бегите! Они идут сюда… Они были у отца, я слышала… Вам надо уходить, скорей, скорей! Они отправят вас в Париж.

Господин де Лонжвиль поднялся и подошел к окну. Ах, как прекрасна ночь над его парком! В этот час не видно, что деревья давно уже нуждаются в стрижке, и луна так красиво серебрит воду в пруду. И тут он увидел, что к замку приближаются несколько человек. Он не только заметил, но и услышал их, ибо они производили столько шума, что можно было подумать, будто они хотят его предупредить о своем приближении.

– Смерть аристократу! – кричали они так громко, что их крики можно было услышать в ближайшем городе. За плечами у них поблескивали косы.

Тогда господин де Лонжвиль отбросил нерешительность и, поставленный перед необходимостью выбирать между замком и собственной головой, в одну секунду сделал выбор, с которым тянул столько времени.

Девочка схватила его за руку, и он побежал за нею через весь замок. Она повела его по черной лестнице – другой она не знала. Они выбежали на хозяйственный двор, пробежали через огород и сквозь пролом в стене парка выбрались из имения.

Господин де Лонжвиль удивлялся быстроте, с какой он умудряется бежать в ночных туфлях. Полы халата хлестали его по ногам, в то время как он на полном ходу думал: «Как же ее зовут? Имя, имя… Ну же, она дочь Филиппона, это я знаю, но вот имя…»

Время от времени он оглядывался на замок, ожидая увидеть, как из-под его крыши вырвется сноп огня. Однако ничего такого не происходило, и он подумал, что Революционный комитет, должно быть, сначала выворачивает шкафы и вспарывает картины, а уж потом подожжет дом.

– Куда мы бежим, малышка? – спросил он.

– В одно место, господин маркиз, там вас никто не найдет.

Господин де Лонжвиль замедлил шаг, чтобы перевести дух. Ничего не слышно, похоже, погони нет. И вдруг маркиз вспомнил: «Маргарита! Ее зовут Маргарита».

– Почему ты сделала это, Маргарита? – спросил он. – Почему ты хочешь меня спасти? И как ты будешь оправдываться перед отцом?

– Я ему ничего не скажу.

– Но ты же очень рискуешь. Ты понимаешь это?

– Не хочу, чтобы вы умирали, господин маркиз. Не хочу! – воскликнула девочка. – Не хочу, чтобы вас отправили в Париж и отрубили голову.

И она стала тереть кулачками глаза. Когда она снова взяла господина де Лонжвиля за руку, он почувствовал в своей ладони ее мокрую ладошку. Теперь если Маргарита и держалась за него,

то не столько чтобы вести его, сколько чтобы самой опираться о его руку.

Так они пробежали не меньше полулье, спустились в глубь долины и стали подниматься по склону холма. Здесь, в зарослях бузины, скрывался укрепленный каменной кладкой низкий пролом – вход в обрушившееся подземелье. Долгое время эту впадину использовали для выращивания шампиньонов, потом и в этом качестве она была заброшена. Рядом виднелся разрушенный сарай. Земля вокруг была сырая, следы сразу наполнялись водой, и над всем местом стоял сильный запах навоза.

Маргарита Филиппон принялась раскидывать гнилые доски и жерди для фасоли, которыми был завален вход.

– Это здесь ты собираешься меня прятать? В этой вонючей дыре? – воскликнул господин де Лонжвиль. – Никогда!

– Господин маркиз, – отвечала ему Маргарита, – если вы туда не пойдете, я сдамся вместе с вами и мы погибнем оба.

Господин де Лонжвиль был поражен такой решимостью, обнаруженной им у столь юной особы.

– Ну же, не упрямьтесь, не в обиду вам будет сказано, – продолжала она. – Здесь вам нечего бояться. Крестьяне придут за подпорками для фасоли не раньше весны.

– Весны? – ужаснулся господин де Лонжвиль, плохо представляя себе, как будет зимовать в этом склепе.

– Идите же, идите, господин маркиз! А я завтра принесу вам поесть.

При необходимости ко всему можно привыкнуть, и даже если дела его совсем плохи, человек и тогда найдет повод для радости, пусть и совсем скромный. В этом вскоре убедился господин де Лонжвиль. От наполнявшего яму навоза, сгнившего и перегнившего, исходило тепло, что было весьма уместно в холодные сентябрьские ночи, а к запаху ноздри господина де Лонжвиля привыкли. Из обломков разрушенного сарая он смастерил себе подобие устланного папоротниками ложа, стола и стула.

Поскольку шампиньоны продолжали расти сами собой, господин де Лонжвиль ел их сырыми и даже находил приятными на вкус. Свыкся он и с холодной похлебкой, которую Маргарита приносила ему на закате дня в глиняном горшочке с ручкой, и радовался, когда находил там кусок мяса.

Однажды он спросил девочку, где она берет эту пищу.

– Утром, когда я иду пасти коров, – объяснила она, – матушка дает мне эту похлебку на обед. Я ее не ем и приношу вам. Приходить раньше боюсь. Как бы меня не увидели.

– И когда же ты ешь?

– Вечером, дома.

Господин де Лонжвиль был богатым вельможей и привык к жертвам со стороны подданных, но эти слова тронули его сердце. Бедное дитя постилось целыми днями, сидя перед полной миской еды, и все для того, чтобы он не умер с голоду.

– Если на то будет воля Господа и герцога Артуа, я сторицей вознагражу тебя за все, – сказал он.

– Я делаю это не ради награды, господин маркиз, – ответила она, краснея.

В тот вечер она убежала раньше обычного.