Сластена

Макьюэн Иэн Расселл

— Он дружил с Тони, пока они не…

— Все началось с дезертирства Олега Лялина. Предполагалось, что он будет отвечать за проведение актов саботажа при наступлении кризиса в Великобритании. Об этом говорилось в докладе парламентской комиссии. Должно быть, ты об этом читала.

— Да, я помню.

Конечно же, я ничего не помнила. Новости о советских шпионах прошли мимо моей колонки в «?Квис?». Рядом со мной еще не было Тони, вынуждавшего меня читать газеты.

— Я хочу лишь сказать, что Советы не стоит считать коматозными, верно?

Он все еще смотрел на меня как-то по-особому, будто ожидая, что наш разговор перейдет на очень серьезные предметы.

— Наверное, не стоит.

Мне было не по себе, тем более потому,

что он, казалось, хотел поставить меня в неудобное положение. Наша дружба возникла так недавно и так скоро. Я ничего о нем не знала, и теперь Макс вдруг показался мне незнакомцем — его чересчур большие уши походили на направленные на меня локаторы, настроенные уловить даже слабый шепот, тонкое лицо было напряжено, глаза смотрели на меня испытующе. Я беспокоилась, что он чего-то от меня хочет и что, даже если он получит желаемое, я не пойму, что это было.

— Хочешь, я поцелую тебя снова.

Этот второй поцелуй — поцелуй незнакомца — был таким же долгим, как и первый, но и более сладким, раз уж разрядил возникшее между нами напряжение. Я расслабилась, чуть не растаяла, как персонажи любовных романов. Я не допускала и мысли, что он притворяется.

Он отстранился и тихо спросил:

— Каннинг когда-нибудь упоминал при тебе Лялина? — Прежде чем я успела ответить, он поцеловал меня снова, скользнув по моим губам своими. Мне хотелось сказать «да», потому что он этого ждал.

— Нет, никогда. А почему ты спрашиваешь?

— Просто любопытно. Он представил тебя Модлингу?

— Нет. А что?

— Мне были бы интересны твои впечатления, вот и все.

Мы снова поцеловались. Мы полулежали на траве. Моя рука покоилась у него на бедре, и я скользнула ладонью к его чреслам. Мне хотелось понять, действительно ли я его возбуждаю. Только бы он не оказался талантливым актером. Я чуть было не дотронулась кончиками пальцев до затвердевшего свидетельства его чувств, когда он увернулся, резко поднялся, а потом нагнулся, чтобы снять с брюк несколько засохших травинок. Этот жест показался мне неестественным. Он протянул мне руку и помог подняться.

— Мне нужно спешить на поезд. Я пригласил к себе друга и готовлю для нас двоих обед.

— Вот оно как.

Мы зашагали по аллее. Он различил в моем голосе нотку враждебности и примирительно дотронулся до моего рукава, будто извинялся.

— Ты ездила на Кумлинге, на его могилу?

— Нет.

— А некролог читала?

Из-за его «друга» наш вечер не сулил ничего примечательного.

— Да.

— Он был опубликован в «Таймс» или в «Телеграф»?

— Макс, ты меня допрашиваешь?

— Не говори глупостей. Просто я страшно любопытен. Прости меня, пожалуйста.

— Тогда оставь меня в покое.

Мы продолжали путь в тишине. Он не знал, о чем говорить. Единственный ребенок, закрытая школа для мальчиков — он не умел говорить с женщинами, когда дела шли скверно. А я молчала. Я была зла, но и не хотела оттолкнуть его. К тому времени, как мы готовы были расстаться на дорожке у ограды парка, я почти успокоилась.

— Сирина, ты понимаешь, что я очень к тебе привязался.

Мне было приятно, мне было очень приятно, но я не подала виду и снова промолчала, ожидая его хода. Он будто замер в нерешительности, а потом сменил тему.

— Кстати, не будь так нетерпелива в вопросах службы. Мне известно, что скоро начнется действительно интересное дело. «Сластена». Как раз по твоей части. Я замолвил за тебя словечко.

Он не стал дожидаться ответа. Слабо улыбнулся, пожал плечами и зашагал прочь по Парк-лейн в сторону Мраморной арки, а я стояла, провожая его взглядом, и гадала, сказал ли он правду.

5

Моя комната на Сент-Огастинс-роуд выходила на северную сторону; под окнами рос конский каштан, и его ветви заcлоняли вид на улицу. Весной, когда дерево покрылось листвой, в комнате с каждым днем становилось темнее. Кровать,

которая занимала половину комнаты, представляла собой весьма шаткий предмет обстановки с изголовьем, лакированным под орех, и матрасом, в который можно было провалиться, как в трясину. К кровати прилагалось старое желтое покрывало с вышивкой. Пару раз я носила его в прачечную, но так до конца и не избавилась от въевшегося запаха прежнего владельца — пса или, быть может, очень несчастного человека. Единственным дополнительным предметом обстановки был комод и над ним — скошенное фацетное зеркало. Комод стоял перед миниатюрным камином, из которого в теплые дни исходил кисловатый запах сажи. В пасмурные дни из-за цветущего каштана мне не хватало естественного освещения, и поэтому я купила за тридцать пенсов лампу (в стиле ар-деко) у старьевщика на Камден-роуд. Через день я вернулась к нему и заплатила фунт и двадцать пенсов за маленькое приземистое кресло, чтобы иметь возможность читать сидя. Старьевщик на спине донес мне кресло до дому, а идти было почти полкилометра, и поднял его по двум маршам лестницы на этаж, все это за цену пинты пива — тринадцать пенсов. Но я дала ему пятнадцать.

Большинство домов на моей улице были поделены на клетушки и еще не прошли «модернизацию», хотя я не помню, чтобы тогда кто-то использовал это слово или рассуждал в подобных понятиях. Отопление было электрическим, полы в коридорах и на кухне устилал старый коричневый линолеум, а в комнатах лежало цветастое ковровое покрытие, казавшееся липким. Наверное, единственный, очень поверхностный ремонт был произведен в двадцатые или тридцатые: провода в пыльных кожухах были привинчены к стенам; в продуваемом коридоре располагался телефон; погружаемый электрический нагреватель доводил воду почти до кипения в крошечной ванне без душа, которой пользовались мы, четыре женщины. Эти дома тогда еще не преодолели наследия викторианской сумеречности, но мне кажется, никто не жаловался. Насколько я помню, даже в семидесятые годы простые горожане, которые жили в этих старых домах, только начинали подумывать о том, что им, возможно, целесообразнее перебраться за город, если лондонские цены продолжат расти. Дома в переулках Камден-тауна ожидали прихода нового энергичного класса, который, в конце концов, в них и въехал, установил радиаторы и по совершенно необъяснимым причинам полностью избавился от плинтусов соснового дерева, от паркета, а также от всех дверей, все еще сохранявших намеки на краску или лепнину.

С соседками мне повезло. Полина, Бриджет и Трисия — три девушки из рабочих семей, приехавшие в Лондон из Сток-он-Трента, знавшие друг друга с детства, вместе сдавшие все школьные экзамены и каким-то образом одновременно очутившиеся на юридическом факультете, — уже заканчивали образование. Были они девушки скучные, честолюбивые и до ужаса чистоплотные. В квартире всегда было чисто, кухня вычищена и выдраена. Небольшой холодильник заполнен продуктами. Если у них и были парни, я никогда их не видела. Ни пьянства, ни наркотиков, ни громкой музыки. В то время было гораздо вероятнее встретиться в съемной квартире с людьми, подобными моей сестре. Трисия училась на адвоката, Полина специализировалась в акционерном законодательстве, а Бриджет намеревалась заниматься имущественным правом. Они, каждая в отдельности и по-разному, успели мне сообщить, что никогда не вернутся в родной город. О Стоке они говорили не только в географических терминах. Однако я не выспрашивала подробности. Я пыталась приспособиться к новой работе и не слишком интересовалась их классовой борьбой или стремлением подняться в социальном лифте. Они считали, что я — скучная госслужащая, а я думала, что они — скучные начинающие юристки. Замечательно. У нас была совершенно разная жизнь, и мы редко ели вместе. Никто не проводил время в гостиной — единственной уютной комнате. Даже телевизор по большей части оставался выключенным. По вечерам они занимались в своих комнатах, а я читала в своей или ходила гулять с Шерли.