Слава богу, не убили
Шрифт:
— И что ты делал? — спросила Оксана, хлебнув пива из его бутылки.
— А что я мог сделать? — пожал Кирилл плечами. — Бандитов нанять?..
Он до сих пор прекрасно помнил собственное изумление полным на поверку своим бессилием. Нет, возможно, конечно, будь он — не он… Но единственное, что мог сделать ОН, — это забыть, точнее, выкинуть эту историю из головы. И ведь до сих пор Кирилл и впрямь ее не вспоминал — тем более никому не рассказывал. А вот сегодня вдруг… Он снова проинспектировал ладонью температуру пекла.
— Самое время… — констатировал авторитетно, отодвинулся вместе со скрежетнувшим по полу стулом, пропуская Оксану с кастрюлей, и стал смотреть, как она, засучив рукава, ловко выкладывает на решетку мокрые, пахучие куски говядины, тылом запястья отводит с лица упавшую прядь. Она быстро глянула на него, и Кирилл успел заметить в ее глазах ало-оранжевые блики.
Я ей вообще многое рассказываю, думал он со странной щекоткой в средостении. Кирилл не мог припомнить, с кем еще он чувствовал себя так свободно, естественно и уверенно — гораздо естественней и уверенней, чем наедине с собой. Догадка, что с нею действительно все будет совсем иначе, не как раньше,
Оксана отложила кастрюлю; с резким треском отодрав лоскут бумажного полотенца, вытерла руки, допила пиво. Придвинула свой стул к Кириллову, села, прижалась к его плечу, тоже глядя на гуляющие по углям волны румянца:
— Ксати, о деньгах… Скоро эти орлы тебе аванс за книжку заплатят?
— Вырожденец ты, — уверенно констатировал Амаров.
— В каком смысле? — повернул к нему голову Кирилл.
— Насчет генетического — не знаю, — ухмыльнулся Вардан, идя на обгон устрашающей фуры с ульяновскими, кажется, номерами. — Но в классовом, в психологическом — точно. Со своим совинтеллигентским генезисом, со Стругацкими в подкорке, со своей интуитивной грамотностью, про которую мне Евгения рассказала… — продолжая ухмыляться, он глянул на Кирилла. — Тебе б, Кира, все по правилам. Сильно подозреваю, что у тебя такой «неуд» по жизни именно потому, что в голове твоей сидит осознанное или неосознанное представление, что жизнь — она по каким-то правилам протекает. Или должна протекать. Что, не так?.. Я всегда был уверен, что излишняя последовательность — черта вырождающихся классов и семейств. За сословные предрассудки держится тот, у кого нет исторической перспективы. Последовательность — признак нежизнеспособности: хотя бы потому, что не совместима с адаптивностью. Хотя, подозреваю, тут зависимость обоюдная — это ведь еще и следствие утраты жизненного инстинкта. Правила, принципы, логика абсолютизируются тогда, когда не хватает здоровой интуиции, чуйки, витальности. Логика — это же категория, не имеющая отношения к жизни. Жизнь алогична, хаотична, непоследовательна. Когда это люди жили по правилам? Ерунда полная! Человек, как любая подвижная органическая материя, живет рефлексами, инстинктами, позывами, порывами, эмоциями, страстями. А правила ни черта тебе не помогут. Далеко ты на них уехал? Вот именно. Потому и держат тебя за дурачка, и разводят как лоха, что ты ждешь от живых людей поступков согласно правилам. И совершенно неважно, красивы твои правила, благородны ли… Правила тебе говорят, что, допустим, своему дру-угу, — он издевательски нажал, — или своей же-енщине нельзя отказать в деньгах, если те просят… — гнусно похехекал. — Да неужели тем же бабам нужна последовательность — пусть даже и в таком виде?.. О’кей, деньги она у тебя возьмет — да и свалит в самом скором времени… Ну что, я неправ — не так оно разве всегда у тебя происходило? Во-о-о!.. Не случайно же ты до сих пор такой «неуд», без семьи и детей… Выдохшийся род. Последний из могикан…
— Премия Дарвина… — пробормотал Кирилл, отворачиваясь к боковому окну. Он понимал, что Амаров прав. Но размышлять на эту тему подробно не было никакого желания.
— Слушай, — спросил вдруг Вардан, резко, по своему обыкновению, меняя тему, — водить умеешь?
— Н-ну, так, с грехом пополам…
— Глаза чего-то болят… — поморщился Хавшабыч. — Сядешь за руль?
— У меня прав нет.
Вардан пренебрежительно матернулся и стал смещаться к обочине.
— Сколько тут осталось… — пробормотал он. — Восемьдесят километров проедешь?..
Шоферский стаж у Кирилла был и впрямь вполне ничтожный, а уж к подобным агрегатам он даже не приближался никогда — так что сейчас, пересев за руль «Брабуса» и осторожно взяв с места, он испытал непривычное ощущение: машина шла мощно, мягко, будто и не машина вовсе, а какой-нибудь экраноплан. Тот, помнится, гонял над водой на четырех сотнях км/ч — вот и Кирилл сразу испытал искушение разогнаться если не «на всю железку» (сколько у такого башмака максимум — 260?..), то хотя бы как Хавшабыч… Но поборол его, вспомнив-таки, что, помимо разлекламированных Варданом 580 «лошадок» и 6000 оборотов в минуту, существуют еще выбоины (количество которых после размашистой бетонной надписи «Рязанская область» все возрастало), недостаток навыка, «киношники» вдоль обочин и прочие привходящие обстоятельства.
Как бы то ни было, меньше чем через час они уже промахнули какие-то решетчатые купола на двух высоких беленых сваях, над красными буквами «Рязань». Трасса М5 «Урал» ушла вправо, в обход города, и дальше — мимо тихих озер и речек с пустыми песчаными пляжами, на маленький невзрачный Шацк, известный на всю область водочным заводом, мимо населенных пунктов с названиями Лесное Конобеево, Пичкиряево, Боковой Майдан, Дубитель — в Республику Мордовия, где резко возрастает поголовье гаишников, потому что федеральная трасса идет по ней всего десяток километров, а дети дома есть просят у всех ментов, через городок Умет, один из многочисленных российских Уметов, где трудно проехать из-за сгрудившихся фур, где над дорогой стоит запах живого дровяного дыма, а вдоль нее тянутся сплошной бесконечной чередой кабаки, гостинички, «клубы»: «У Танюши», «У Надюши», «У Маняши», «Уют», «Седьмое небо», «Рай на небесах», с шашлычком, с пельмешками, с банькой, с массажем, с приемлемой стоимости девицами, мимо Потьмы, знаменитой шестнадцатью колониями всех режимов в десяти окрестных лесных поселках (включая зоны для туберкулезников, наркоманов, ВИЧ-инфицированных, «пожизненных», ментов и зону для иностранцев с мрачными зашуганными европейцами и веселыми неграми-наркоторговцами), мимо высокого столба с орденом Ленина на въезде в Пензенскую область и целой дорической колоннады с орденом Победы на
…Кирилл, сбросив скорость, пер в уплотнившемся автопотоке прямо, по Московскому шоссе. Потянулись панельки вдоль Коломенской, уплыл назад автовокзал, раскинулась неряшливыми зарослями просторная пойма крохотной Павловки. Вардан хмыкнул, прочтя на автоцистерне: «Ноев Ковчег. Огнеопасно!» Кирилл показал на автомойку, утверждавшую, что «Ноев Ковчег» — это она. Оставив справа понтоватый супермаркет «Барс», на перекрестке с Михайловским встали за аэрографированным бусиком (Юркино словцо) и дальше уже еле тащились.
— Тебе, собственно, куда? — спросил Кирилл, втягиваясь под железнодорожный мост.
Хавшабыч выщелкнул недокуренную «житанину» кому-то на крышу, сверился с электронным блокнотом:
— Дзержинского, четыре.
— А, ну самый центр…
Ему вдруг пришло в голову, что за все время поездки Вардан, в Москве беспрестанно теревший по разным мобилам, ни разу ни одной не достал. На углу Первомайского проспекта и улицы Дзержинского Кирилл повернул направо, к кинотеатру «Дружба», вглядываясь в номера домов, и почти сразу припарковался, забыв обратить внимание на знаки.
— Вон, насколько я понимаю, четвертый… — он ткнул пальцем в сторону пластиковых дверей с темными стеклами под неброской вывеской «Росеврокредитъ».
Кирилл дошел до площади Победы и остановился, не очень представляя собственные дальнейшие действия. «Премия Дарвина… — вернулась вдруг к нему мысль, отогнанная, когда пришлось сесть за руль. — Полный неуд…» Он редко приезжал из Москвы в особо приподнятом настроении, но сейчас у него было ощущение, что его привезли на утилизацию. Он вспомнил, что о его возвращении не знает никто, что из-за накрывшегося телефона он даже мать не предупредил, — и представляя скорое объяснение с нею, скис окончательно.
На уличном базаре среди красноты, желтизны, зелени яблок галдели бабки. На фасаде «Муниципального дома культуры» вывеска «выставки-зоопарка живых рептилий» соседствовала с исполненным в нежно-розовом цвете названием салона красоты: Glamour.
— Он сам тебе сказал, что он ассириец? — спросил Миша.
— Угу. По-моему, не без гордости…
На третий день Кириллова пребывания в этой камере сосед его неожиданно преобразился — причем похоже, что неожиданно и для себя самого тоже. Ни черта не понимающий, не представляющий, чего ждать, Кирилл хватался за любую возможность общения — и малейшие проявления Мишиного интереса к его делюге вызывали в нем с трудом сдерживаемые приступы словесного поноса. Когда Кирилл упомянул, что перед арестом восемь месяцев прогастарбайтил в Шотландии, Мишины матовые глаза вдруг ожили. Оказалось, что сокамерник был там много раз (вот уж чего Кирилл не заподозрил бы), хорошо ее знает и сильно любит. Кирилл принялся охотно рассказывать про Глазго, в пригородах которого провел большую часть времени, про Эдинбург, куда вырывался при первой возможности, — и уже через десять минут, они, перебивая друг друга, перечисляли виски-шопы и бары на Роял Майл, Кирилл вспоминал, что за дринк «Гленливета», дистиллированного в год смещения Хрущева, в The Albanach просят тридцать фунтов (хотя даже тут не пытался делать вид, что дринк тот дринкнул) и подтверждал, что в Cadenhead’s по-прежнему наливают из бочек молты соответствующей крепости cask strength.