Славендар
Шрифт:
Но Стерх ничего не сказал про тимуровцев, ему после слова «стерх» стало печально. Он забарабанил пальцами по рулю, вздохнул пару раз, и потом долго смотрел в свое затуманенное окно.
– Личина безволия, которую ты на себя натянул, подобна пружине, – сказал Стерх, – Рано или поздно отпустит. Так что, я тебе не верю.
Я молчал, потому что хоть и безвредный, зато тактичный. Бес полезен своим чувством такта, когда больше нечем.
Мы
Если вы ждете чудес от Бога, значит,
Мне посоветовали не врать, но и лишнего не говорить. И мама не знала, что меня вышвырнули из Принципа стабильности.
Но я-то уже знаю… Знаю, что теперь я могу рассчитывать только на госпособие, а это крохи. Любая крипта в «большаках» заморожена… а у меня ее и не было. Где-то приняли меры для того, чтобы я не сбежал из луддитов в теплое стойло цивилизации, меня там не ждут. И они еще говорят после этого, что «большаки» и луддиты никак не связаны! Да всё не просто белыми нитками шито, всё в белый день на белых простынях белилами писано.
Еще из белых простыней на войне делают флаги, когда идут сдаваться.
Мать гордилась, суетилась и после работы спешила домой. Батя отнесся к моему визиту куда сдержаннее, ему изначально не нравилось, что я укатил в Переходную. Он рассчитывал, что я буду устраивать свою жизнь здесь, в Сиреченске. Здесь у нас даже своя квартира, которую я смогу наследовать, если подпишу контракт о десятилетней оседлости. Люди старшего поколения почему-то держатся за свою городскую недвижку, как малыши за мамкину юбку. Тоже мне, гарантия будущего.
Для меня теперь никаких гарантий, батя. Жаль, не могу с тобой поделиться тем, что сейчас на душе.
Но где-то в душе, в самой недосягаемой в обычные дни глубине, жила уверенность, что я не покину отчий дом навсегда. Я знал, что все будет хорошо. И не в последнюю очередь потому, что Стерх, настоящий луддит, не показался мне любителем газопроводы рвать динамитом. В нем было что-то, чего не было в моем отце, но я очень хотел бы в отце это видеть. Стерх был выше бати, широкоплеч, и даже подмеченная мною грусть не лишала его образ той силы, которую я в нем отметил.
А я весь в батю, человека хорошего, но безвредного. Я подумал ненароком, что если луддиты все такие, как Стерх, то лучше к ним, чем в армию. В армии я уже был, ничего там страшного нет.
Отдыхал я три дня. На четвертый день осознал, что очень хорошо быть единственным сыном в семье. Хорошо, что у меня нет ни сестры, ни брата, дядек и тетушек тоже нет. Потому что я не выдержал бы, и стал прощаться. А так, когда только родители… к их слезам я привык. Тем более, плачущего батю я никогда не видел, так что одна мать оставалась.
Еще лучше быть сиротой, таких берут в настоящий спецназ. Если это бонус, конечно, служить в
Настроение падало, пришлось ползти в память за смехом, там были кое-какие запасы.
Когда я был маленьким, то скрыть что-то от родителей большой проблемы не составляло. Просто молчи, и не отсвечивай в лучах заката. Чего только мы с пацанами не творили в щенячьем возрасте! Однажды хакнули мусорного голема, нарядили его в мундир «большака» Рысаков, и отправили курьером в дяде Вадиму. Курьер был оформлен в зеленое с серебром, выглядел опереточно, и разве что мою матушку был способен вывести из равновесия.
Голем вошел в дом, поднялся наверх, надавил кнопку доисторического звонка, и принялся ждать людей. Но люди здесь уже присутствовали. Действие происходило на лестничной площадке последнего этажа, и если бы некто решил поднять голову, то в едва приоткрытом чердачном люке он мог бы заметить три пары лукавых ребячьих глаз. Все помнят и эти люки, и притороченные к ним лестницы, и огроменные амбарные замки на люках, чтобы пацаны не лазали на чердак. Ха! Кого эти замки останавливали-то?
Дядя Вадим долго мешкал, потом все-таки открыл дверь и уставился на механическое чудо в нелепом костюме.
– Вам пакет, – сообщил голем дяде Вадиму, – Спасибо за гражданскую позицию!
Классовое неприятие имеет место быть в нашем обществе. Дядя Вадим не любил големов, и когда на площадке нарисовался двухметровый механоуродец с клешнями-манипуляторами, нервы дядины напряглись.
– Пожалуйста, – настороженно отозвался дядя Вадим, – Какой пакет… зачем мне пакет.
Это был не вопрос, скорее рассуждение вслух.
– Вам пакет, – повторил голем, и протянул дяде Вадиму несуществующий пакет.
Когда голем размером с две стоящие друг на друге коровы протягивает к вам щупальца, которыми можно шпалу закинуть на здание мэрии, вы невольно начинаете вспоминать случаи, когда в мозгах голема что-то заело – транзисторы перегорели, или еще что – и район был оцеплен зондеркомандой из «большака» голема, а через квартал стояли машины с психологами, и нанятые «большаком» же общепитовцы бесплатно раздавали горячую еду и напитки.
Дядя Вадим сначала было отпрянул, но быстро взял себя в руки. Он даже на всякий случай присмотрелся, мало ли что. Все-таки возраст, можно и не увидеть, чего там тебе голем протягивает. Но в манипуляторах ничего не было.
– Я не вижу никакого пакета, – сказал дядя Вадим, и это было его ошибкой.
Честность и прямота иногда бывают не к месту. Скажи дядя Вадим, что пакета никакого нет, голем бы перешел на резерв, и все. Но дядя честно признался в несовершенстве своих органов чувств. То есть, пакет-то есть, просто дядя его не видит. Голем протянул щупальца еще ближе, совсем под нос дяди Вадима, мигнул желтым проблесковым огнем на макушке, как и положено городскому казенному транспорту за работой, потом свистнул клаксоном заднего хода и сказал: