Славное имя

Васянин Юрий

– Они выманили тебя обманом из Петрограда, – горько сказала мать. – Что теперь будет?

– Не знаю. Я им дал все, чего они добивались. В стране создали парламент, политические партии, а свободы стало столько – какой нет ни в одной стране мира. Мы достигли больших экономических успехов. Чего им еще нужно было? Завершили бы войну и тогда бы мы добились всего, чего желали.

– Это-ужасно! Судьба стала злой к Романовым. Она неумолимо тащит нас в могилу.

– Мне сейчас очень не хватает Столыпина. Он бы никогда не допустил того, что сделали те, кто окружал меня в это трудное для России время, – сказал

горько Ники и, не скрывая осуждающего тона, продолжил. – Если нужно, то я принесу себя в жертву, но только почему члены Дома Романовых непристойно ведут себя? Почему они забыли своих предков? Зачем Миша отказался от престола? Что теперь будет с Домом Романовых. Они подумали об этом?

Ники хорошо понимал, что управление огромным государством дело сложное и ответственное и что широкая спина Столыпина могла прикрыть его от неурядиц, рядом с ним Романов мог бы работать во всю мощь и без помех.

Когда в барак неожиданно вошел Александр Михайлович, то вдовствующая императрица лила слезы, а Николай Александрович нервно курил папиросу.

– Мы устали вас ждать на улице. Все забеспокоились.

– Мы уже закончили разговор, – тихо ответила Мария Федоровна.

– Ники тебе надо уехать куда-нибудь, – вдруг сказал великий князь.

– И куда же я должен, по-твоему, отправиться?

– В какую-нибудь европейскую страну.

– Если мы не сможем остаться в России, то нам придется уехать за границу.

Ники сказал это серьезно с затаенным оживлением и с дикой печалью в синих глазах.

– Ты раздумывал, куда вы сможете отбыть?

– Думаю, что это будет Англия.

– Как же это все глупо.

– Как только все успокоится, мы немедленно возвратимся обратно. Но я надеюсь, что все еще образуется с божьей помощью. Бог видит, что я все делал для того, чтобы успокоить ситуацию в стране, – ответил серьезно Ники, и печаль не исчезла из его глаз.

Наговорившись и наревевшись вволю, Романовы отправились на вечерний обед в губернаторский дом. На фоне происшедшей трагедии обед прошел безрадостно. Не произносились пышные тосты, не велись помпезные речи. В воздухе витало тревожное чувство. После трапезы и горьких разговоров мать вернулась в свой поезд.

Утром пятого марта мать с сыном пришли в переполненный офицерами и солдатами городской храм Святой Троицы. Романовы прошли на свое царское место, и вдруг вдовствующая императрица заметила генерал-адъютанта Алексеева. Заместитель Романова, стоя на коленях, молился перед святым образом Спасителя.

– Посмотри налево там Алексеев стоит.

– Я уже заметил его.

– Пойдем к нему, я хочу ему высказать в лицо все, что думаю.

– Не нужно этого делать мама, – с какой-то тоской в душе сказал Ники.

– Как он может одновременно молиться Богу и предавать тебя?

– Разве он один такой? В эти дни я столкнулся с целой чередой предательств.

– Мне противно смотреть на него.

– Я тебя понимаю, но мы не должны вести себя также как они.

– Хорошо, пускай это будет на его совести, – с притворной покорностью согласилась мать.

– У него нет совести он продал ее дьяволу.

Начался молебен, и священник впервые не помянул в своих молитвах имя русского православного царя. После церковной службы мать с сыном направились в вагон-ресторан вдовствующей императрицы, чтобы

совместно позавтракать.

Седьмого марта Николай II написал обращение к горячо любимой армии, однако Гучков, получив копию обращения бывшего царя к армии, запретил Ставке Верховного Главнокомандования его публиковать, поэтому русские войска не услышали последние слова Романова. Они успели дойти только до армейских штабов.

В первые весенние дни вначале Совет депутатов, а затем Временное правительство приняли постановления об аресте Николая Александровича и его супруги Александры Федоровны. Для исполнения решения в Могилев отправились комиссары Временного правительства А. Бубликов, С. Грибунин, И. Калинин и В. Вершинин. Прибыв в Генеральный штаб Бубликов, тут же объявил Алексееву, что решением Временного правительства Романов арестован и что они прибыли за тем, чтобы сопроводить его в Царское Село.

– Прошу вас довести постановление правительства до бывшего царя.

– В сей же час это будет доложено, – покорно согласился генерал.

Когда Алексеев сообщил Романову о цели прибытия комиссаров, Ники хмуро огладив рыжую бороду, ответил:

– Передайте им, что я сделаю все, что они мне скажут.

В этот же день комиссары занялись подготовкой поезда к отъезду. В первую очередь они составили список всех лиц, кому будет разрешено сопровождать бывшего царя в Царское Село. Многие лица из свиты в этот список не попали, однако некоторые придворные по собственному почину покинули государя. Они посчитали, что теперь находиться рядом с бывшим царем стало слишком опасно. Среди этих лиц оказались и любимые Романовым люди. Из числа казаков разрешение получил только вахмистр Пилипенко.

На следующий день Ники явился в управление штаба Верховного Главнокомандующего, чтобы попрощаться с офицерами. Он пришел в серой казачьей черкеске и с шашкой через плечо. На крепкой груди блистал георгиевский крест.

Зал управления гудел ровным неумолчным гулом как растревоженный улей.

Завидев Романова, Алексеев вскрикнул:

– Господа офицеры!

Офицеры, вздрогнув, застыли. После громкого шума возникла угнетенная тишина.

– Здравия желаю, господа офицеры! – командирским баском воскликнул Романов, прервав всеобщее молчание.

– Здравия желаем, ваше императорское величество! – дружно ответил строй.

Офицеры, будто желая запомнить образ Романова навечно, не отрывали от него своих пристальных глаз. Алексеев решительным шагом приблизился к Романову, встал рядом с ним и звонко стукнул каблуками. На лбу генерала бисерной россыпью выступил пот. Стало необыкновенно тихо.

– Господа офицеры! – голос Романова дрогнул. – Сегодня я вижу вас в последний раз…

Романов говорил негромко, но его слова слышали в самых дальних уголках. В своей речи Ники напомнил офицерам об их долге перед родиной и попросил храбро сражаться с врагом. Потом он окинул окаменевший строй грустным взглядом, перевел дыхание и вдруг оборвал свою речь. Еще никогда на душе у него не было такого тягостного чувства. Ему не хотелось никого не видеть и ничего не слышать. На грудь, словно, пудовая тяжесть легла, а в сердце пробрался холод. Ники охватила страшная горечь. Щемящее чувство до краев наполнило душу. Его поглотили такие тяжелые думы, что на синие лучистые глаза накатились слезы.