Славное море. Первая волна

Иванов Андрей Силаевич

Геннадий глянул на открытые иллюминаторы, шумно работающие вентиляторы и неопределенно ответил:

— Ничего. Техника и светло. Но тут же спросил:

— А если бы остановить вентиляторы?

— Тогда бы ты поспешил уйти наверх.

— А вы?

— Нам нельзя. Мы возле техники, потому и иллюминаторы открыты, и вентиляторы работают.

Серов прошел вдоль машин по узким решетчатым лестницам и переходам, остановился в раздумье, потом долго смотрел в иллюминатор, за которым совсем близко серебрилась вода.

— Шел бы ты к нам, все же техника, — предложил Сергей.

— Я

не собираюсь оставаться на корабле. А одну навигацию и на палубе не раскисну.

Поднявшись наверх, Геннадий сразу наткнулся на кока. Тот попросил:

— Зайди на минутку.

— В камбуз?

— Ну да, по душам поговорить надо.

— Не пойду, — наотрез отказался Геннадий, — говори здесь.

— Какой же тут разговор? Тут беспокойство одно. Кок придерживался правила, что в своем доме и стены помогают. Он взял Геннадия под руку и почти насильно втолкнул в камбуз. Он тут же выставил на оцинкованный стол противень с двумя крупными пухлыми кусками рыбного пирога.

— Угощайся. До ужина еще не скоро. — И, поглаживая большим и указательным пальцами короткую щеточку усов, испытующе смотрел на Серова.

Геннадий отодвинул противень и, отвечая коку таким же испытующим взглядом, спросил:

— Опять в помощники сватать хочешь?

— Да не сватать, а просить. Невмоготу мне одному. И человек мне в аккурат такой нужен.

Влияние фантазера Носкова на молодого матроса-первогодка кончилось, и поэтому кок был уверен, что ему легко удастся уломать Серова.

Он попытался взять его мягкой, задушевной откровенностью. А когда Геннадий и на это отрицательно качнул головой, тот попробовал подойти с другой стороны.

— Видел я, как тебя боцман заставил палубу тереть. Не легкое дело. На палубе всегда то под солнцем, то на ветру. А осень придет… Ночь сырая, долгая. Темнота — хоть глаз выколи. Про дождь да шторм и говорить нечего. Трудная жизнь палубного матроса.

— Зато воздух свежий, — равнодушно сказал Серов.

— Воздухом сыт не будешь, а у нас с тобой первая косточка. Соусы, подливки — сколько душе угодно. Понемногу напробуешься и сыт.

Во рту Геннадия будто что-то растаяло. Он бросил новый взгляд на пирог и проглотил слюну. Появилось желание протянуть руку. Чуть двинул локоть и замер. Отвел глаза на кока, увидел пытливый хитроватый взгляд и отошел к двери подальше от соблазна.

— Я ж только одну навигацию плаваю, — сказал он, как бы пресекая дальнейший разговор.

— Ну вот и хорошо, — ухватился за эту мысль кок. — Не все ли равно тебе, кем плавать одну навигацию.

Он подошел ближе и стал так, чтобы оттеснить Геннадия от двери.

— Я же тебя за навигацию так научу, что в городе в любой столовой возьмут. И не просто к плите. А поваром первой руки возьмут. Понимаешь?

Геннадий не понял и, нырнув под руку высокого кока, вышел из камбуза.

Зато кок понял, что помощника ему придется искать в другом месте.

Разговор в машинном отделении и на камбузе не рассеял тяжелого раздумья молодого матроса. Ему казалось, что и Сергей Алферов и кок очень назойливо стараются заменить собой для него Носкова.

Воспоминания

о Носкове прибавили грусти. Даже запах чеснока теперь, казалось, был не таким уже неприятным. Он ушел в каюту и в таком тоскливом настроении написал письмо домой. Когда заклеил, подумал: «А где он его опустит в почтовый ящик? Разве в Верхотурье? До этого места нет ни одной пристани. Оттуда оно пойдет не меньше двух недель. А домой надо сообщить о себе как можно скорей. Мать, наверно, уже тревожится».

Положил письмо в чемодан и торопливо написал радиограмму.

Подымаясь в радиорубку, на минуту задержался на трапе. Навстречу теплоходу наплывали места необыкновенной суровой красоты. Высокие горы сжимали реку с двух сторон. И она не текла, а прорывалась между ними узким, но полноводным руслом. Тени высоких гор почти перекрывали реку, и поэтому казалось, что здесь круглые сутки не то раннее утро, не то поздний вечер.

Радист Саша Торопов, как и Геннадий, черноголовый и курчавый, был немного постарше и потому важничал перед Геннадием. На вопрос, когда дойдет радиограмма, он, беззаботно зевая, ответил, что не сегодня и, пожалуй, не завтра.

— Как же так? — удивился Геннадии. — Вы же каждый день работаете с Леногорском.

— Это было в другом месте, молодой человек. А сейчас мы находимся в полосе непрохождения, — важно пояснил радист.

— Что такое?

— Физику надо вспомнить, физику! Геннадий покраснел, попытался вспомнить из физики раздел радио, но ничего объясняющего причины непрохождения радиоволн не вспомнилось.

— И чему вас только учили! — покровительственно заметил радист и обеими руками взбил свои пышные кудряшки.

Но важничать долго было трудно, и он стал просто хорошим парнем и коротко рассказал Геннадию о принципе распространения радиоволн, о слое ависайдо и причинах непрохождения в отдельных местах.

Разговор с радистом взбодрил Геннадия. Тоскливость прошла. Когда он возвращался в каюту, навстречу ему попался всегда о чем-то думающий Юсуп Шадаев. Он шел чуть сутуля плечи и не остановился. «Вот хороший парень, — подумал Гена о Юсупе. — И не навязывается с уговорами».

И эта ненавязчивость, и прямой, даже немного грубоватый разговор делали Юсупа в глазах Геннадия достойным уважения, похожего на то, которое он все еше продолжал питать к Носкову.

V

Было еще устье Лены. Справа невысокий голый берег с низкой желто-зеленой растительностью, слева тянулись два длинных и плоских острова, над которыми стаями носились чайки.

И свободные от пахты, и вахтенные верхней палубы собрались на баке, будто главное сейчас дли корабля это всем смотреть вперед. А впереди уже размашисто катились зеленовато-желтые длинные волны.

— Край моря, — сказал боцман.

Через несколько минут все почувствовали, что перешли этот край моря. Теплоход стало заметно покачивать, густо пахнуло морской солью. Впереди только вода. И небо. В небе одно большое солнце. В воде оно рождает тысячи подвижных маленьких солнц. Морская волна… Первая волна в моей жизни — ни к кому не обращаясь, громко сказал Геннадий.