Славяне и скандинавы

Коллектив авторов

¹³³ Каргер М. К. Древний Киев, т. 1. М.-Л., 1958, с. 127-230.

¹³⁴ Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники..., с. 13-14.

¹³⁵ Константин Багрянородный. «Об управлении империей».
– В кн.: Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982, с. 271-273.

¹³⁶ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 320-329.

¹³⁷ Marx К. Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century. New York, 1969, p. 109.

¹³⁸ Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980, с. 52.

¹³⁹ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 326-329.

¹⁴⁰ Бліфельд Д. I. Давньоруськи пам'ятки Шестовиці. Киів, 1977, с. 101-110.

¹⁴¹ ПВЛ, ч. I, с. 85.

¹⁴² Там же, с. 24.

¹⁴³ Там же, с. 25.

¹⁴⁴ Там же, с. 34-35.

¹⁴⁵

Артамонов М. И. Воевода Свенельд.
– В кн.: Культура Древней Руси. М., 1966, с. 30-35.

¹⁴⁶ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 383.

¹⁴⁷ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 89-104.

¹⁴⁸ ПВЛ, ч. I, с. 99-100.

¹⁴⁹ Мельникова Е. А. Ранние формы торговых объединений в средневековой Северной Европе.
– В кн.: Скандинавский сборник, 27, 1982, с. 19-29.

Новые аспекты культурно-исторического процесса и новые виды источников

Два десятилетия назад в советской исторической науке были подведены главные итоги изучения «норманнской проблемы»¹⁵⁰, основанные не только на обобщении письменных, но также и накопленных к тому времени археологических данных. Методологически верные, эти выводы были подтверждены всем дальнейшим ходом научного процесса: как не раз уже с тех пор справедливо констатировалось, ныне вряд ли найдется серьезный историк (равно как и археолог), который, оставаясь на позициях научной объективности, попытался бы рассматривать Древнерусское государство IX–XI вв. как результат деятельности скандинавов на Востоке¹⁵¹. Уже первые, состоявшиеся вскоре после выхода работы И. П. Шаскольского международные совещания и симпозиумы по «варяжскому вопросу» продемонстрировали существенный качественный сдвиг в проблематике, в том числе и со стороны зарубежных ученых, на первый план все более отчетливо выдвигается разностороннее и детальное изучение характера связей между Древней Русью, Скандинавией, а в последние десять лет другими странами Балтики, в эпоху образования раннефеодального общества и средневековой государственности. Двухсторонний диалог, предпосылки которого наметились уже в конце 1960-х гг.¹⁵², становится все более многосторонним и содержательным. Появление в ГДР международного коллективного труда, посвященного теме «викинги – славяне», — свидетельство растущей продуктивности нового подхода¹⁵³, и предложенный советскому читателю русский перевод, дополнением которого является данная глава, представляет собой дальнейшую разработку намеченного нового подхода. Его продуктивность во многом определяется созданием, по существу, качественно новой базы источников, в первую очередь вещественных. Неисчерпаемость археологического материала проявилась здесь не только в его быстром накоплении. По мере систематизации и углубленного изучения раскрывались все новые, неизвестные ранее стороны материальных свидетельств прошлого. Порою они приобретали выразительность и информативность, не уступающие письменным данным, иногда же в самом прямом смысле вели к открытию новых, ранее неизвестных видов и категорий памятников древней письменности, которые без вмешательства и участия археологов оставались бы недоступными для историков.

Прошедшие два десятилетия характеризуются прежде всего работой по систематизации основных видов славяно-русских древностей. Начатая с обобщения накопленных к

1960-м гг. материалов по археологии славян накануне образования Древнерусского государства¹⁵⁴, эта работа, хотя в целом еще далекая от завершения, охватила многие категории погребальных древностей, памятников и даже целых регионов, важных для исследования рассматриваемой проблемы¹⁵⁵. Недавно первые результаты были обобщены в одном из выпусков многотомной «Археологии СССР»¹⁵⁶.

Параллельно с этим осуществлялись опыты классификации и типологии погребальных древностей, что в сопоставлении со скандинавскими материалами в ряде случаев позволило существенно продвинуться в деле этнической атрибуции погребальных комплексов, изучения динамики этнокультурных взаимодействий в период образования Древнерусского государства¹⁵⁷. В то же самое время анализ курганных могильников был дополнен новыми результатами в изучении поселений: с началом раскопок Гнездовского поселения¹⁵⁸ появилась возможность для типологической характеристики такой предгородской формы, как открытые торгово-ремесленные поселения; подтвержденные вскоре открытиями в Тимереве, эти новые данные позволили раскрыть ранние этапы формирования таких центров, как новгородское «Рюриково» Городище, ранняя Ладога, догородской и раннегородской Псков¹⁵⁹. Новые открытия в Изборске, углубленное изучение южнорусских сторожевых городов, реконструкция ранних этапов истории Новгорода, широкое изучение исторической топографии Киева¹⁶⁰ раскрыли неизвестные ранее ступени развития городов предгосударственной и раннегосударственной поры.

Продолжалась систематизация различных вещевых категорий находок. Начатое еще в середине 1950-х гг. В. Л. Яниным изучение денежного обращения VIII–XIII вв. за последующие десятилетия существенно расширило спою источниковедческую базу благодаря новым находкам восточного и западного серебра, а также и некоторых других видов серебряного импорта в кладах¹⁶¹. Систематизированы различные категории украшений IX–XI вв. из могильников, кладов и поселений Древней Руси (в том числе и скандинавские фибулы), разработана хронология ряда ювелирных изделий, вопросы происхождения и датировки стеклянных бус¹⁶². Завершен цикл исследований древнерусского оружия¹⁶³. В ходе этих работ наряду с вещами

западноевропейского и скандинавского происхождения были выявлены изделия, подражающие северной моде, или «вещи-гибриды», в отделке которых видно смешение мотивов, традиционных для нескольких, иногда весьма различных по характеру культур. «Гибридизация» культуры господствующих слоев общества раскрывается как особая качественная характеристика раннефеодальной культуры. Важнейшая ее особенность, как подчеркивает Б. А. Рыбаков, — разрыв «земской» замкнутости¹⁶⁴, интенсивное культурное взаимодействие, преодолеваемая гибридизацией эклектичность. Смешанный, евроазиатский характер дружинной культуры, ранее всего выявленный в ювелирном ремесле, проявляется буквально но всех сферах культуры: вооружении, конской сбруе, костюме, наборе украшений, пиршественной утвари, погребальном обряде. Явление это отнюдь не составляет специфики Древней Руси. По сути дела, столь же эластична и «гибридна» культура Скандинавии эпохи викингов, где взаимодействовали северогерманские и славянские, балтийские и финские, английские и фризские, ирландские и франкские, восточные и византийские культурные компоненты.

Древнерусские памятники дали весьма интересные образцы «вещей-гибридов», выявление и обобщение их еще далеко не завершено, однако имеется ряд наблюдений о некоторых формах вещей, родиной которых, по-видимому, были мастерские ранних городов Древней Руси. Булавки с кольцевидным навершием и маской, фибулы в виде маски героя со змеями, кресала с изображением человека в окружении птиц ('Oдин с воронами?), ладожский декоративный топорик с фигурками зверей (равно как и некоторые рукояти мечей) орнаментально и конструктивно представляют собою сплав мотивов и элементов Севера, Запада и Востока¹⁶⁵.

Становление прикладного искусства, архитектуры, живописи, литературы Киевской державы в немалой степени отражало знакомство с европейской культурой, и не только с помощью ближайших соседей Киевской Руси — западных славян и венгров, балтов и финно-угров, скандинавских викингов на северо-западе и тюркских кочевников на юго-востоке. В период образования Древнерусского государства интенсивные внешние связи охватили громадное пространство, от Британии до Багдада; при этом наиболее притягательными, хотя и наиболее отдаленными, требовавшими предварительных многосторонних контактов, были земли древнейших мировых цивилизаций Средиземноморья, Византии и Востока. Обобщая представления об условиях, в которых рождалось самобытное и яркое искусство Древней Руси, Б. А. Рыбаков подчеркивает, что именно «общение с десятками различных народов, непосредственное знакомство с крупнейшими городами мира, плавание по рекам и морям, путешествия по караванным путям, необходимость объясняться при помощи разных языков на торговых площадях, богатство быта красочного Востока, его искусство, обычаи и обряды — все это, несомненно, расширяло кругозор славянских дружин, обогащало их множеством новых сведений и подготавливало к более глубокому восприятию византийской и восточной культуры»¹⁶⁶.

Узлами сосредоточения этих связей, поступавших по новым каналам коммуникаций ценностей и образов, стали крупнейшие древнерусские города, и прежде всего Киев. Творившего здесь художника окружал пестрый мир разноликих образов далеких и близких стран и народов греков, арабов, персов, венгров, немцев, чехов, шведов. В этой галерее привлекали внимание скандинавские изделия с присущей им звериной орнаментикой, сюжетами смертельной борьбы людей и животных, конвульсивно вцепившихся друг в друга чудовищ, культом смерти и уничтожения. Это искусство отражало северную «эпоху викингов» с ее ломкой родо-племенных отношений, крушением старого мира. В период такой же интенсивной и порою весьма ожесточенной ломки дофеодальных устоев, отмеченной кровавыми тризнами (вроде той, что справила Ольга над могилой Игоря, истребив древлянскую «старейшину»), острыми столкновениями, культом аскетического героизма Святослава и его соратников, образы северного искусства некоторое время импонировали и дружинникам Руси. При этом их не смущала мифологическая зашифрованность, не всегда понятные представления о земле, небе и власти. 'Oдин с его воронами, нашептывающими ему вести со всего света, шествие в Вальхаллу убитого в бою воина, борьба Сигурда со змеем, непременные атрибуты апокалиптического разрушения и убийства: мечи, стрелы, топоры, молнии — все это казалось экзотическим, по грозным воплощением далеких неведомых сил, направляющих течение бурной и яркой эпохи. Это искусство борьбы по самой своей природе было кризисным, скоротечным; даже у себя на родине оно отмирает, как только язычество сменяется христианством, подчинившим творческую деятельность и ее образный строй дисциплине государственно организованной феодальной иерархии, диктовавшей новые, средневековые формы искусства.

Русский художник в основном остался чужд атмосфере северного искусства и, хотя нередко копировал его произведения, обычно их заметно смягчал и видоизменял. Грозной мятежности духа он противопоставил спокойную уравновешенность лент, цветов, птиц. Ритм и символика русского художественного ремесла исходили с Востока, из Средиземноморья, в первую очередь Византии, сохранившей и развившей в средневековье эллинистические традиции. Как отмечала, характеризуя судьбу византийского наследия в искусстве Древней Руси, З. В. Удальцова, древнерусские мастера «не только сохранили высочайшие для своего времени духовные ценности, созданные Византией, но и приумножили эти богатства, осветив византийское искусство творческим гением русского народа, внеся в него свой жизнеутверждающий оптимизм, проникновенную мягкость, сострадание к простому человеку, всеобъемлющий гуманизм»¹⁶⁷. В полной мере это распространяется и на произведения прикладного искусства. В русских городах средиземноморские мотивы получили собственную интерпретацию и местную окраску. Так возникли оригинальные собственные произведения, исполненные просветленной любви к миру и природе, человеку, орнаментальному узорочью, живительной и воскрешающей силе земли. Деревья, птицы, цветы, образы народных верований наполняли мир восточноевропейского искусства, создавали уверенность в собственных силах, утверждали ценность жизни.