Славянорусский корнеслов
Шрифт:
ГОРЬКИЙ, горько, горечь, есть малое весьма в понятии уклонение от слова горе, так что мы тогда только различаем его, когда говорим горький хрен, горькая редька. Когда же говорим о вещах умственных, то не чувствуем никакой разности. Например, горькая жизнь, горькая участь есть то же, что горестная.
ГОРЧИЦА, потому что имеет в себе горечь.
ГРУСТЬ, оттуда же, откуда и горе. Горустить (грустить) есть то же, что горевать.
ГРЕХ, грешу, грешить. Показывает также следы происхождения своего от гора. Мы уже видели, что под словом горний часто
ХРУСТАЛЬ или КРИСТАЛЛ. От хрустеть, звука, слышимого от раздавливания какой-нибудь ломкой вещи. Хрусталь не иностранное слово, несмотря на то, что на иностранных языках оно точно так же называется. В собственном нашем языке имеет слово сие первоначальный свой корень.
ХРАБРОСТЬ. Хотя смысл слова сего и кажется далеко отступившим от первоначального понятия, однако по всему явствует, что слово храбрость произошло от глагола храпатъ, храпеть. Человек храпит во сне, отсюда храпок. Выражение взять нахрапдк, нахрапом значит взять насильно, отнять, употребив на то смелость, храбрость, угрозы. Слово храпство, изменяясь в храбство, перешло от означения звука или голоса к означению самих чувств, приведенных в состояние разгорячения, возбуждения, и стало выражать смелость, отважность, решительность в опасностях.
Кривой суд невежд
Лафонтен между своими единоземцами безсмертен. Сумароков час от часу становится неизвестнее. Хорошее ободрение трудиться для потомства! Скажут: сие оттого, что достоинства их весьма различны. Сказать можно, мы это от многих умниц слышим, но не видим доказательств. В словесности нужен разбор: тому, кто просто кричит, не надобно верить. А того, кто доказывает, должно выслушивать без всякого о самом себе и о нем предубеждения. Тогда школьник, не станет с гордостью уничижать Ломоносова и величать Пустозвякова.
Итак, Сумароков:
Когда снежок не тает, Ребята из него шары катают… Шар больше становится; Шарочик их шарищем появится. Да кто ж На шар похож? Ложь. Что больше бродит, То больше в цену входит: Снежной шаришка будет шар, А изо лжи товаришка товар.Уподобление возрастания лжи снежному шару есть самое лучшее, какое придумать можно, и притом настоящее русское, напоминающее нам о зимних забавах ребятишек. Шарочик, шарище не скажешь ни на одном языке, не имеющем умалительных и уменьшительных имен. Бродит весьма ярко изображает скитание лжи из дома в дом, — из уст в уста. Но продолжим:
Ах! Ах! Жена, меня околдовали, Кричит муж лежачи жене, Я снес яйцо? — Никак ты видел то во сне? Такие чудеса на свете не бывали. — Я снес яйцо: ах, жонушка моя! Уж я НеПротивоположение мужа с курицей, которого в лафонтеновых стихах на ту же тему нет, делает слог веселым и забавным.
Противно то уму, Чтоб я сказала то кому! Однако скажет; Болтливой бабе черт языка не лривяжет. Сказала ей, А та соседушке своей.Вот настоящее существо басни, у Лафонтена многими излишностями растянутое.
Ложь ходит завсегда с прибавкой в міре: Яйцо, два, три, четыре, И стало под вечер пятьсот яиц. Назавтра множество к уроду Сбирается народу, И незнакомых лиц. Зачем валит народ? Валит купить яиц.Какая вместе и смешная, и огромная картина!
Нынешние оценщики писателей, не зная и не читая никогда отечественных сочинений, или по одной наслышке, часто говорят о них с таким безстыдным неуважением! Сей кривой суд сообщается иностранцам, и те, по собственным нашим свидетельствам, уверяют всех и нас самих, что мы дикари, невежды, и с тех пор только начали немного просвещаться, как стали обрабатывать язык наш по свойствам французского. Вот отчего в красноречии священных наших книг, писанных задолго до просвещения, таких как Псалтирь, молитвенники, Четьи-минеи, Камень веры, не находим уже мы силы языка. Отчего Феофанов, не уступающих Демосфенам, не знаем и не читаем. Отчего разделяем язык свой на славенский и русский, из коих первым пренебрегаем, а второй называем только тот хорошим, который, по причине искажения чужими словами и оборотами, стал сам на себя не похож.
Отчего славившиеся некогда писатели наши, Ломоносовы, Кантемиры, Сумароковы, Херасковы выключены из списка так называемых гениев, которые, влюбясь в какую-нибудь романтическую безсмысленность, не терпят в сочинениях ни здравого рассудка, ни ясности мыслей, называя их устарелыми, вялыми, обыкновенными.
Прежние писатели наши не пренебрегали славенским языком: ни уничижали ни его, ни предшественников своих; напротив, они почерпали в нем силу и красоту.
Прочитав, например, в притчах Соломоновых: мною Царие царствуют и сильный пишут правду, они теми же словами и выражениями украшали свои стихи:
Цветут во славе Мною царства, И пишут правый суд цари.Они когда читали Егда творяше Небо, с ним бех, то не пугались слов егда, бех, творяше, не кричали: мы так не говорим!; но прельщаясь красотою мыслей, старались выражать их вместе употребительными и возвышенными словами:
Господь творения начало Премудростию положил; При мне впервые воссияло На тверди множество светил; И в недрах неизмерной бездны Назначил словом беги звездны. Со мною солнце он возжег, В стихиях прекратил раздоры, Унизил дол, возвысил горы, И предписал пучине брег.Когда я читаю следующее в стихах воззвание к Богу:
Тобой твои все твари полны, И жизнь их всех в Твоих руках; Песком ты держишь яры волны, Связуешь воду в облаках, И море обращаешь в сушу, И видишь тайная сердец,то нахожу, что взятое из речи Иова Связуяй воду на облацех своих весьма хорошо заимствовано. Ибо когда говорится о делах Божиих, тогда чем больше в выражении представляется невозможности, тем живее и сильнее изображает оно власть Бога, которому нет ничего невозможного.