Славянский кокаин
Шрифт:
Кто считает Мытищи банальным пригородом Москвы, тот сильно ошибается. Во-первых, он известен с пятнадцатого века, во-вторых, это крупный железнодорожный узел, и он напичкан заводами: машино — и приборостроительными, электромеханическим, химическим и прочими. Имеются даже два собственных вуза. А в-третьих, вокруг всего этого богатства живут сто пятьдесят тысяч человек. Вот из такого городка и был родом Виктор Груздь.
Витька Груздь всегда был уверен, что друзей, как и родителей, не выбирают, видимо, так уж устроен мир. Они сами приходят в его жизнь, возникая словно из ниоткуда. Друзья вдруг вылупляются, чаще всего это происходит
Примерно таким образом и обстояло дело, когда в десятом классе школы № 11, что в подмосковных Мытищах, Витька Груздь, Валька Бакатин и Колька Мишин вдруг неожиданно для себя обнаружили, что они друзья по жизни, несмотря на то что все абсолютно разные по характеру. Еще совсем недавно Груздь и Мишин приятельствовали с Никитой Доморацким и были с ним не разлей вода, но все течет, все меняется, и вот вакантное место лидера в их компании занял такой прежде неприступный Валька Бакатин.
И впервые они явно это ощутили, когда комсорг школы, педант и круглый отличник Бакатин предложил угнать ночью соседские «Жигули» и покататься. Груздь и Мишин слегка ошалели от такой идеи и… согласились. Неделю друзья готовились к тайной операции. Груздь сказал соседу, что он бесплатно помоет машину, на что тот с радостью согласился и отдал ключи. Валентин снял слепок с ключей, и несколько дней все трое вытачивали отмычку. А так как в начале восьмидесятых в Подмосковье мало у кого была поставлена сигнализация, то угнать машину не составило проблемы.
Полночи друзья катались по проселочным дорогам, хохоча и накачивая себя пивом.
Приключение с ночной прогулкой прошло успешно, машину не помяли, не поцарапали, и сосед не догадался, что ночью ею кто-то пользовался.
Как-то так само собой вышло, что, когда Валька Бакатин проявил интерес к их компании, Доморацкий почти тут же «сделал ноги». По какой-то неясной причине Никита его не переваривал, если не сказать — боялся. Вообще-то у них с Никитой сохранились нормальные отношения — у Груздя с Мишиным, но в присутствии Бакатина Никита неизменно испарялся. Интересно, что Витька сам неоднократно спрашивал у Вальки Бакатина, в чем тут дело, но тот только пожимал плечами.
В глубине души Груздь считал себя трусом, не в пример Бакатину, но вот если зайца загнать в угол — страшнее зверя нет. Это выражение было на сто процентов про Груздя, у которого до седьмого класса была астма, и он частенько задыхался, отчего и считал себя слабым. Из-за астмы родители отдали его в оздоровительную группу, которая логично вылилась в спортивную школу, где хотелось только есть и спать. Причем всегда побеждало второе желание, и засыпал Груздь обычно голодный, с недожеванным бутербродом во рту.
Груздь занимался плаванием, и с большим успехом. Мать Виктора — бухгалтер местного НПО «Химволокно» — и отец — заведующий рыбным магазином — не могли нарадоваться хотя бы такой успеваемости сына, в обычной школе — круглого троечника.
Вся троица была неразлучна: ходили в походы по рекам на плотах и байдарках; случалось, для куража воровали — когда им отказывались по молодости лет продать пива, потом устраивали в ближайшем лесу, а то и на чердаке, импровизированный банкет (заводилой в этих «отовариваниях» был уже не Бакатин, а Груздь); немного фарцевали американской жевательной резинкой в своей и соседней школах; сидя на чердаке, пробовали было нюхать клей в полиэтиленовых пакетах, но не понравилось, и
Пить горькую, иногда и помногу, Груздь начал на втором курсе Плехановского института, куда он, как подающий надежды спортсмен (мастер спорта по плаванию вольным стилем на дистанциях четыреста и восемьсот метров), поступил с легкостью. Школьные друзья разлетелись кто куда по другим институтам, и как раз тут снова появился в жизни Груздя недавний одноклассник Никита Доморацкий. Теперь он был студентом МГИМО, стал неожиданно загадочным, породистым и даже поначалу немыслимо щедрым. Вышло так, что подруга Никиты училась в Плехановском, вот почему и он частенько бывал в общежитии института, где временами, как студенту из Подмосковья, Груздю тоже выделяли место и регулярно отбирали, в зависимости от количества незачетов в сессии.
Доморацкий уже в те доперестроечные времена часто шуршал в карманах настоящими американскими баксами, на которые в «Березке» покупал и с легкостью дарил, а не фарцевал(!) институтским девочкам французские колготки, а Груздю ни за что вдруг отваливал то пару бутылок коньяка «Наполеон», то японский стереоплеер.
Никита Доморацкий был заядлым профессиональным преферансистом, да и вообще крутым картежником. Вместо здорового секса со своей подругой в общежитии Плехановского, он мог всю ночь провести за карточным столом в компании с Груздем и еще парочкой начинающих картежников. И если начиналась «большая игра», то уже никакими ухищрениями подруга Доморацкого не могла его оторвать от карточного стола, хотя регулярно и устраивала перед преферансистами довольно-таки привлекательный стриптиз.
Чаще и больше всех выигрывал, конечно, Доморацкий. Не оплаченные «бедными студентами» карточные долги он аккуратно записывал в драгоценную записную книжку из крокодиловой кожи.
— Когда-нибудь отдашь или рассчитаешься как-нибудь, например дачу протопишь зимой перед моим приездом с компанией, идет?
И все соглашались. А долги в крокодиловой записной книжке имели тенденцию расти, хотя медленно и неумолимо. Уже к третьему курсу стало ясно, что спортсмена международного класса из Груздя не выйдет, да и тяга к спиртному перевешивала. А кроме того, он превратился уже в законченного игрока, и преферанс был лишь малой частью его азартных увлечений.
Груздю иной раз начинало необъяснимо везти, и он отыгрывался по-крупному, но этот подъем неизменно заканчивался еще более крутым спадом. К 1986 году Доморацкий исключительно из дружеского расположения скупил все долговые расписки Груздя и перевел его долги в более конвертируемую валюту, и общая сумма составила около двадцати одной тысячи долларов. Таких денег Груздю, заканчивающему институт, было не заработать за всю его будущую советско-инженерную жизнь. А впрочем, кто знает, времена менялись.
Агеев теперь следовал за своим подопечным по пятам. Он боялся хотя бы на минуту упустить его широкую спину в темном пиджаке из виду. Следить в аэропорту за Груздем было не так уж комфортно, тому почему-то совсем не сиделось на месте, он метался по залу, то и дело выбегал на улицу курить, хотя никакой необходимости в этом в Шереметьеве нет, а еще несколько раз ходил за кофе. И каждый раз, рискуя выдать себя, Филя, как привязанный, плелся за ним.
Наконец Груздь как будто угомонился, присел, почесал свою рыжеватую бороду и прикрыл глаза. Но поспать ему не удалось. Спустя три с половиной минуты к нему подошел какой-то человек. Агеев присмотрелся внимательно и узнал Мишина, фото которого лежало у него в кармане куртки. Друзья пожали друг другу руки, перекинулись парой слов и, настороженно оглядываясь, куда-то направились.