Славянский меч(Роман)
Шрифт:
Такой герой, как он, способен поднять народы по ту сторону Дуная и нагрянуть на столицу, чтоб отомстить за неправду. Верь: близятся дни, когда ты будешь страдать и бояться за него. Но надейся! Эпафродит не уйдет в могилу до тех пор, пока не соединит двух людей, которых судьба отдала под его защиту.
Чтоб сделать это, я как можно скорее приеду в Фессалонику. Ваша любовь отогрела мое старое сердце. Я бесконечно тоскую по тебе. Будь счастлива, будь здорова. Верь в того, кто достоин твоей любви. Исток никогда не позабудет тебя! Если б он знал, где ты, он бы уже примчался за тобой! В ту ночь, когда я вырвал его из пасти леопарда, я поклялся
Перешел ли он уже Дунай? Слышала ли ты что-нибудь об этом? Надеюсь, ты уже знаешь. До меня вести пока не дошли. Но я твердо убежден, что он спасся. Ведь я ему дал самых резвых в мире коней.
Кончаю. Больше писать не буду. Увидимся в Топере или в Фессалонике. И тогда радость наша будет безмерна. Приветствует тебя отец твой Эпафродит.
Прочтешь письмо и немедля сожги его. Ни одного мгновения оно не должно оставаться у тебя».
Когда Ирина прочла эти строки, ее прекрасные глаза увлажнились. Лицо пылало, грудь вздымалась в радостном волнении; она крепко обняла Кирилу. Рабыня вырвалась из ее объятий, разрыдалась от счастья и, бросившись на колени перед иконой богородицы, дала обет выдержать пять строгих постов в благодарность за доставленную ее госпоже радость.
Ирина зажгла от светильника ароматический факел и уничтожила письмо. Потом тщательно собрала пепел, уложила его в золотую ладанку и повесила на золотой цепочке на шею, чтобы хранить как святыню.
Следующие три дня у Ирины с Кирилой только и было разговоров, что об Эпафродите и об Истоке. В саду под деревьями они шепотом произносили их имена, а вечером падали ниц перед иконой богородицы и читали псалмы. Правда, изредка в их душах рождался страх перед Рустиком. Но он был, как мимолетный туман, таявший под солнцем счастья.
Вечером третьего дня стража возвестила о возвращении префекта. Ирина поспешила навстречу дяде в атриум и велела зажечь все светильники.
Лицо Рустика было недовольным и утомленным. Ночи напролет он кутил в Константинополе, спустил уйму денег, да и дорога утомила его. Ирина испугалась его хмурого взгляда. Он неласково встретил ее, не обнял и не поцеловал в лоб, как обычно.
— Ступай за мной! — грубо произнес он.
Испуганной голубкой беззвучно последовала за ним девушка.
Войдя в дом, Рустик повернулся к Ирине.
— Лгунья!
Девушка затрепетала, по щекам ее покатились две слезинки.
— Почему ты так жесток, дядя?
— Лгунья! — повторил он еще резче. — Дома ползаешь на коленках, богомолка, а в Константинополе путалась с варварами, язычниками! Позор!
Гордость пробудилась в душе Ирины. Она выпрямилась, устремила взгляд на дядю, слезы ее мгновенно высохли.
— Тот, кто сказал это, бесстыдный лжец! Моя совесть чиста! — твердо произнесла она.
— Молчи, не вызывай моего гнева! Ты осквернила честь дворца, отвергла любовь начальника конницы Асбада и спуталась с язычником.
— Асбада я никогда не полюблю, он мне противен!
— А все-таки ты будешь его женой! Такова воля священной августы, таково желание Асбада, таков мой приказ!
— Никогда! Скорее умру!
— Завтра же возвратишься во дворец, откуда ты убежала. Лгунья! И больше не убежишь, потому что тебя будет сторожить префект Рустик.
Ирина в ужасе отшатнулась, колени ее подогнулись, и она повалилась на пол.
— Дядя… не губи меня! Смилуйся надо мной, Христе боже! — вырвалось из скорбящей груди.
Губы ее сомкнулись, по
Подбежала Кирила. Два раба подняли потерявшую сознание девушку и отнесли ее в спальню.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Одолев антов, славинское войско с победой возвращалось в град Сваруна, чтобы там, под липой, принести богам обещанные жертвы.
Дикие вопли сотрясали воздух, из охрипших глоток неслись боевые песни; упиваясь радостью победы, люди затевали кровавые потасовки. Целые вереницы пляшущих на ходу юношей тянулись по лугам и безбрежным степям. Зрелые мужи густыми толпами шли по полям, размахивая над головами окровавленными топорами и славя Перуна. Посередине пастухи гнали захваченные стада мычащих коров и блеющих овец. Вслед за скотиной тащились полумертвые от жажды анты, которых славины полонили в бою. Связанные, опозоренные, униженные, шагали братья среди братьев, рабы среди свободных. Исток и Радо вместе с конницей ехали далеко позади главного войска. Исток не различал отдельных криков. Он слышал только победный рев разбушевавшегося людского моря, гул земли, шум лесов и свист ветра.
Исток понимал, что победа одержана только благодаря ему. Это он обратил вспять гуннов, разогнал аланов, союзников антов, сразил предателя Волка. Войско уважало и чтило его, но в сердце юноши не было радости. Печально смотрел он на окровавленные копья и почерневшие от братской крови топоры. Рука его дрожала, когда он вытирал меч о росистую траву. Ведь следы крови на мече вопияли о том, что ему пришлось замахнуться на Волка — предателя, но брата! Пагубная мысль родилась не в голове Волка. Ее посеял враг Тунюш.
Молча, задумчиво повесив голову, ехал Исток. Длинные волосы его упали на лоб, подбородок касался холодного доспеха. И конь, словно чувствуя печаль Истока, тоже повесил голову. Все думы юноши сходились в одной, главной мысли: как объединить поссорившихся братьев, как собрать их в могучее войско и вернуть порабощенные земли на том берегу Дуная; а потом можно будет ударить еще дальше, за Гем, пригрозить Византии и разыскать Ирину. Он поклялся небом, всеми богами, белыми костями своих павших братьев и Христом, которому молилась Ирина, что не успокоится до тех пор, пока славин снова с любовью не обнимет анта.
Чем ближе подходило войско к граду, тем сильнее становился шум: воинов вышли встречать женщины и девушки. Все, кто мог, оставляли дом, хватали овцу или козленка, наливали медовины в тыкву и спешили к войску громогласно праздновать победу.
Радо, ехавший возле Истока, тоже молчал. Но его голова не падала на грудь. На его челе не было теней, глаза не омрачали горькие мысли. И шлем свой он не снял с головы. С гордостью посматривал Радо на закрывавший широкую грудь сверкающий доспех, от которого отражались ослепительные солнечные лучи. Жарко горело сердце Радо. Улыбка играла у него на губах, когда он представлял себе, как девушки в венках с песнями спешат им навстречу. Впереди он видел Любиницу, дочь славного Сваруна, которая краснеет, словно ранняя зорька, подавая венок брату Истоку и ему, Радо, своему возлюбленному. Он считал дни, оставшиеся до той счастливой минуты, когда он введет ее в свой дом, покажет ей овец и загон своего отца Бояна, которые станут его собственностью. Занятый этими сладкими мыслями, он невольно натянул повод, жеребец под ним заржал и весело ударил копытом по сухим веткам, что трещали и ломались под ногами.