Славянский мир Начальной летописи
Шрифт:
В соседстве с весью жило племя меря. Поселения ее Начальная летопись указывает у озер Ростовского (Неро) и Клещина (Плещеева, Переяславского), таким образом к юго-востоку от Веси. Но, если принять во внимание данные, представляемые топографической и хорографической номенклатурами Среднего Поволжья, то озера Неро и Переяславское должны составлять только часть древней области мери. То же подтверждается и курганными раскопками [73] . По этим данным, область мери должна занимать все Среднее Поволжье. Ее северные пределы надо положить на волоке – водоразделе Поволжья с Беломорским бассейном, западные по Шексне и волжскому изгибу от устьев Шексны и Мологи до устьев Медведицы и Шошы, юго-западные и южные – по верховьям Клязьмы и Москвы-реки, по течению Москвы-реки, мимо области голядей, к Окскому бассейну, где окраины мери соприкасались со славянскими племенами кривичей, северян и вятичей; юго-восточные и восточные сходились с поселениями мещеры, муромы и перми. На северо-западной и западной границах отмеченного нами пространства мерянские названия местностей переплетаются с весскими, обстоятельство, которое усиливает значение их для исторической этнографии, ибо, как увидим ниже, вообще племенные названия удержались за местностями главным образом на этнографических порубежьях. На всем этом пространстве и теперь, и в древних географических памятниках мы находим значительное число селений и живых урочищ с названиями, напоминающими мерю. Самые северные из них указываются в трех селениях Вологодской губернии (Мериново на южной стороне Кубенского уезда; Мериново в том же уезде в 25 верстах от уездного города; Мериново Устюжского уезда), то есть в Заволочье и на волоке. В Поволжье известны: белозерская волость Мара (1603 год), Галич, до сей поры удержавший название Мерского у Галицкого озера, к юго-западу от которого – село Омерина при истоках реки Вексы и в уезде которого, близ села Воронья, вытекает река Меря, вливающаяся в Волгу у села Николья, несколько ниже Кинешмы. К западу от них – Мерлево по правую сторону реки Сегожи, левого притока Шексны (в Пошехонском уезде); Мерзлина (Даниловского уезда) и Мерлина (Рыбинского) на реке Угоре; затем по Волге – выше устьев Шексны – Мерзлеево Старое, на левом берегу Сити; Мерлуха на самой Волге (Рыбинского уезда); Мерлино и Меркалово к югу от Кашина; Мерилова на реке Сози к северу от Корчева; Перемерка на Волге несколько выше Корчева; Меренова на Тверце (Новоторжского уезда), Мермеринцы Старые и Новые близ Твери к югу (кажется, то же, что на карте Шуберта) и Мерли на Волге у границ Тверского и Старицкого уездов; при этом селении – городище. С этой стороны на водоразделе с Озерной областью замечается село Мериново в Бежецком уезде. По правую сторону Волги – Меревкино, или Мерейкино, в Зубцовском уезде по Волоколамскому тракту; Воймерова – к югу от Зубцова, верстах в семи; Мерялова в Клинском уезде на Сестре-реке, один из притоков которой в XV веке носил название Станимерки (Собрание государственных грамот и договоров. Т. I. С. 331). Мерский стан XVI века по реке Курбе в Переяславском уезде и в нем теперь селения: Мередево, Мериново – у верховьев Курбы и Мервиново в 25 верстах от уездного города. Здесь же, в области Дубны, следует искать Водомерскую деревню, упоминаемую в грамоте 1504 года, на границах Дмитровского и Радонежского уездов (Собрание государственных грамот и договоров. Т. I. С. 365), и вблизи показанное там же село Мерлино на Воре (Там же). Далее Большая Нерль, название которой родственно с племенным названием мери, и на ней Мериново Переяславского уезда и два селения Нерльских в Калязинском уезде. Замечено, что в древней Переяславской области мерянские названия местностей перепутываются с весскими так же, как и по западным окраинам описанной нами области. Наконец, последние следы мери по южной стороне Волги – на восток от Б. Нерли – замечаются по Которости, которая берет начало из озера Неро и на которой находится Немерово в южной части Ярославского уезда; Унемерь несколько ниже ее; здесь же следует искать Лаксомерь 1453 года (Акт археологической экспедиции, с. 96), может быть, в теперешней Лахости, на речке того же имени, впадающей в Которость с правой стороны почти на границе Ярославского и Ростовского уездов. Река Нерехта с городом того же имени представляют крайний восточный пункт мерянского наименования на южном побережье
73
См. превосходное исследование графа А. С. Уварова «Меряне и их быт по курганным раскопкам» в Трудах I Археологического съезда в Москве. М., 1871. Т. II.
74
Данные, приводимые нами, кроме указанных грамот, взяты из «Списков населенных мест», карты Шуберта и дополнены по «Географическому словарю» Д. Ходаковского, несколько томов которого хранятся в Императорской публичной библиотеке, и по исследованию графа А. С. Уварова (с. 641–642).
В близком племенном сродстве с мерью были жившие в соседстве с ней, на восток и юго-восток, племена мурома, мордва и черемиса [75] . Из летописного известия об их расселениях можно вывести заключение, что составитель Повести знал о племенном различии их между собой, но о географическом положении их относительно друг друга имел весьма смутное представление: он помещает все эти три племени «по Оце реке, где потече в Волгу» [76] и только о муроме говорит определеннее, что оно составляло первоначальное население города Мурома. Таким образом, для изысканий о пространстве, какое могли занимать прежде эти племена, остаются только данные теперешней топографической и хорографической номенклатур вместе с известиями более позднего времени.
75
Близость этих народов между собой доказывается их племенными названиями. Черемисы называют себя «тага», что значит «человек» – откуда marja и merja (меря в русских летописях). Мурома и мордва – от murt, mort, то же, что и «тага». Слово «мордва» объясняется как «люди, живущие при воде, водных путях» (va – «вода»); «мурома» – люди на суше (та – «земля»). См.: Castrim. Reiseberichte u. Briefe aus den Jahren 1845–1849. S. 17.
76
Лавр., с. 5.
Основываясь на этих данных, можно допустить, что область муромы простиралась от города Мурома вверх по Оке, на запад до пределов мери, где теперь, вблизи указанных нами мерянских названий Унемери и Ушмары, находится озеро Муромское (в Егорьевском уезде Рязанской губернии), и на северо-запад и север до водораздела между Окой и Клязьмой, где надо искать сельцо Владимирского уезда Муромское XVII века (1630–1631 годы) и где теперь видим село Муромцево к югу от Судогды также вблизи мерянских местностей. Поселения муромы вдавались клином между землями черемисы, лежавшими на северо-восток от нее, и мордвы, область которой могла первоначально простираться по южному побережью Оки и по правым притокам ее, вдоль южных границ муромы и мери, далеко на запад в соседство славянского племени вятичи. На такое положение указывают – относительно черемисы – теперешнее селение Черемись на северо-западе от Горбатова, на Сувороше, между Клязьмой и Окой, и Черемиха на северо-востоке от Коврова; и – относительно мордвы: Мердушское болото, к югу от Мурома, Мордва на Цне [77] XV века в Рязанском уделе (1496 год; Собрание государственных грамот и договоров. Т. I. С. 322), два селения Мордасова в Рязанском уезде; два селения Мордвинова в Касимовском уезде; Мордово на реке Вире в Ряжском уезде на границе с Шацким; Мордвезь в Веневском уезде по дороге в Каширу; погост Троицкое, что на Мордвези, или Мордвезь на реке Мордвези, через Хотынку вливающейся в Осетр, в Каширском уезде; Мордвино к югу от Можайска [78] . Таким образом, по этим данным, область мордвы и черемисы отмечается гораздо западнее, чем полагают обыкновенно, и догадка эта подтверждается отчасти вышеприведенным свидетельством Начальной летописи, отчасти позднейшим известием о переселении их с распространением русского владычества в этой области на восток [79] .
77
Вероятно, по Цне, левому притоку Оки, в Егорьевском уезде.
78
Кроме указанных местностей в древних актах мы находим местности с мордовскими названиями: Мордыш – село, пожалованное в 1440 году великим князем Гороховецкому монастырю Св. Василия на Клязьме (Акты истории…, № 38), Мордошное в области Нерли 1472 (год); Мордощское в Суздале 1472 (год) (Акты истории…, т. I, № 333).
79
См.: Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. V. С. 25 и примеч. 40, 41, с. 16.
Таковы были финские племена по эту сторону волока [80] . Что касается заволоцкой чуди, то летопись в этнографическом вступлении своем относит к ней четыре племени, называя в порядке размещения их с юго-запада на северо-восток, – пермь, печора, ямь, или емь, и угра, или югра, и кроме того в изложении событий упоминает самоядь. За исключением последнего племени, которое в конце XI века едва ли не было известно на Руси только по имени, и югры эти племена были обязаны данью Русскому государству. Полагают, что под именем перми летопись разумеет не только предков теперешних пермяков, которые еще в XIV веке занимали область, ограниченную Камой и Вычегдой, но и соседей их – зырян, племенное название которых нашим летописцам неизвестно. Часть зырян, жившая к северу от Перми по Вычегде и до реки Печоры, называлась, кажется, печорой [81] . В связи с летописной пермью несомненно стоит Биармия норманнов, которые обозначали этим именем область нижнего течения Северной Двины и беломорское побережье. Но ни в этой области, ни на Поморье население никогда не состояло из пермяков: там искони жили карелы – племя, не известное летописцу; и таким образом, в нем следует искать норманнских биармов. Норманны могли пользоваться именем перми для обозначения Карельской земли или потому, что пермь имела тогда обширную известность на севере Европы благодаря своей обширной торговле и торговым путям, пролегавшим через нее из Белого моря к Каспийскому [82] , или же оба этих народа стояли в какой-нибудь связи между собой, в зависимости один от другого.
80
Летопись не говорит ничего о мещере, хотя племя это оставило по себе многочисленные следы в Окской области, следы, известные с очень раннего времени. До сей поры четыре северных уезда Рязанской губернии называются мещерскими. В древних актах находим: деревню Пурпна и деревню Филиповскую на Мещерске в Нижегородском уезде (до 1418 года; Акты истории…, т. I, № 25); рубеж мещерский между Переяславлем и Рязанью (1496 год; Собрание государственных грамот и договоров. Т. I. С. 882). В Рязанском княжестве были мещерские бортники, мещерские волости (Там же). В Московской области Мещерка у Коломны (1356 год; Собрание государственных грамот и договоров». Т. I. С. 39); Мещерка Коломенской волости (1389 год; Там же, с. 58); Мещерка во Владимирском уделе, в Мелехотском уезде (1504 год; Акты экспедиции…, с. 111). В Окской области и теперь много местностей носят названия Мещерских.
81
Siogren. Ueber die alteren Wohnsitze der Jemen. S. 290.
82
Castrim. Ethnolog. Vorlesungen. S. 136.
Что касается еми (емь, ямь, впоследствии гам [83] ), то Начальная летопись не дает о географическом положении ее никаких точных указаний. Из подробных известий о столкновениях еми с Русью в XIII–XIV веках область ее открывается, как доказал Лерберг в превосходном исследовании своем о жилищах этого племени [84] , в южной части Финляндии, где до сей поры остатки или потомки его тавасты удержали за собой название гэмов (Hame, Hamalain, множ. Hamalajset). Но едва ли тут можно искать жилища еми нашей Начальной летописи. Напротив, из всех летописных известий видно, что летописец знал и полагал это племя не на северо-западе, а на северо-востоке нашей равнины. Так, в списке инородцев, плативших дань Руси, он помещает его рядом с печорой, а в перечне населения Иафетовой части – между печорой и югрой; и там, и здесь, упомянув эти племена, он переходит к группе племен литовских, из чего нельзя не видеть, что они были, по его представлению, крайними племенами в чудском Заволочье (Лавр., с. 2, 5 [85] ). Далее с половины XI века мы имеем известия о борьбе Руси с заволоцким финским населением. При всей своей краткости и отрывочности они указывают, с одной стороны, что эта борьба велась если не исключительно, то главным образом емью, с другой – что она шла где-то у новгородских границ, близ Ладоги, то есть в Южном Заволочье. Так, из XI века известен поход сухопутьем князя Владимира Ярославича из Новагорода на ямь, которая была побеждена (Лавр., с. 66); затем под 1079 годом летопись говорит о гибели князя Новгородского Глеба Святославича в Заволочье, причем позднейший татищевский свод летописи прибавляет, что он был убит от еми (Лавр., 85; Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 112). В XII веке новгородский летописец (I, с. 3) говорит о походе новгородцев «в Ладогу на войну» в 1005 году; в 1124 году – о зимнем походе князя Всеволода Мстиславича на ямь, которая, по словам Татищевского свода, была разбита на Свири (Татищев В. Н. Указ. соч. Т. II. С. 218). Под 1142 годом – о нападении еми на Новгородскую область, причем ладожане избили весь емский отряд в 400 человек (Новг. I, с. 9). Под 1149 годом – о нападении еми зимой на водь (Там же, с. 11). Сопоставляя эти известия с указаниями этнографического введения летописи о положении еми, следует предположить, что в эпоху Начальной летописи емь должна была занимать Южное Заволочье на пространстве от Ладожского озера до Северной Двины. В таком случае она соприкасалась на юге с весью Новгородской области, на севере – с карелами, о борьбе которых с ней до нас дошли многочисленные известия из XII–XIII веков [86] , на северо-востоке и востоке, согласно со свидетельством летописи, – с югрой и печорой. Такое предположение о положении емской области в эпоху Начальной летописи, высказанное Татищевым, было поддержано и оправдано академиком Шегреном [87] , который привел в пользу его из области современной этнографии финнов доказательства, делающие его почти несомненным. Остатки этого племени он указал в теперь немногочисленном [88] финском народце у Онежского озера, который у соседних русских известен под именем чуди, а сам себя зовет liudi, и язык свой liudi kiele [89] . Он живет в северо-западной части Белозерского уезда по границе с Лодейно-Польским и в северо-восточной части Тихвинского уезда к северу от Ояти; в Лодейно-Польском уезде он занимает всю южную часть его до самого уездного города, за исключением Нижней Ояти, занятой русскими; в Петрозаводском же ему принадлежит длинная полоса западного побережья Онежского озера почти до Петрозаводска с одной стороны, с другой – до реки Ивины, впадающей в Свирь через Myжену. Филологические наблюдения над языком чуди привели академика Шегрена к заключению, что по основному своему типу он имеет близкое сродство с языком финляндской еми (тавастов) и что, следовательно, хотя это племя образовалось из смешения различных финских народцев, но емь вошла в него главным и существенным элементом.
83
В 1489 году «Князь великий был в Новегороде да послав рать свою в Гамскую землю… на Свейские и Каанские немцы… они же ходиша до Гамецкого города, землю Немецкую створиша пусту». В Новг. и Воскр. лет // Полн. собр. русск. лет. Т. IV. С. 135; Т. VIII. С. 231.
84
См.: Исследования в переводе Языкова, с. 37.
85
О порядке исчисления чудских племен у Нестора см. заметку Шегрена.
86
Известия Новгородской I летописи под 1143, 1191, 1228 годами и др. (с. 20, 42–43).
87
В не раз приведенном нами исследовании Ueber die alteren Wohnsitze der Jemen.
88
Общее число этого племени Шегрен полагал до 20 тысяч душ обоего пола, но, по его замечанию, это племя с каждым годом уменьшается, подвергаясь сильному влиянию соседнего русского населения.
89
Liudi – племя, kiele – язык. Слово «liudi» Кастрен считает русским переводом (люди) какого-то собственного племенного названия этого народца, теперь утратившегося.
Что емь не была здесь позднейшим пришлым населением, что она исстари занимала эту область, доказывает целый ряд живых урочищ и населенных местностей в Южном Заволочье с названиями, напоминающими это племя. Они замечаются на пространстве не только от Ладожского озера [90] до Северной Двины, но на юго-запад от него до Чудского озера и области Западной Двины, а на северо-восток за Двину к Вычегде, Выме и Сысоле, где до сей поры сохранилась в народе память о гамах, составлявших первоначальное население теперешнего Яренского уезда. В этих названиях нельзя не видеть следов старинных обиталищ еми, хотя, конечно, нельзя думать, чтобы она занимала такое обширное пространство за один раз в одно и то же время. Вероятнее, что племя это, жившее первоначально гораздо далее на юго-запад, в соседстве с одной стороны с прибалтийской чудью, из языка которой объясняется племенное название еми [91] , с другой – с кривичами, постепенно передвигалась на северо-восток, уступая движению других чудских народов, вызванному колонизацией славян и непосредственно наплывом самого славянства. Любопытно, что на водных путях Восточной равнины из бассейна Балтийского моря в Заволочье встречается много хорографических названий, родственных племенному названию еми, а хорографические названия принадлежат, как известно, к древнейшим и скорее других могут быть приняты как свидетельство старинных поселений того или другого племени. В таком движении Начальная летопись застает племя емь на отмеченном выше пространстве от Ладожского озера до Северной Двины уже в борьбе с Русью и славянством, врывавшимися в его область с юга. В XII веке борьба эта окончилась в пользу Руси. Емь частью была покорена и слилась с пришельцами; но главные массы ее двинулись на запад, в гористую Финляндию [92] , где они и являются с XIII–XIV веков сильным и воинственным населением и где потомки их живут и доныне. Другая же часть отошла, может быть, на восток, за Северную Двину, и там исчезла, смешавшись с туземным населением.
90
Так, начиная от Ладожского озера, на северо-восток и восток: село Емава к северо-восток от Пудожа, близ реки Водлы; река и озеро Емене (из финского Hamehjoki, Hamehjogi) в Каргопольском уезде на границе с Вельским; Емба, река Вельского уезда, восточный приток Кубины; Емская гора на Ваге (1471 год; Акты истории…, т. I, № 75); Емца-река, левый приток Северной Двины (Устьемец, 1137 год; Русские достопримечательности. Т. I. С. 85); Емецкий погост, Емецкий городок (1471 год; Акты истории…, ub. s.). По ту сторону Двины волость Гам на Важке, приток Важки Гамшор, в Яренском уезде, где, как утверждает Шегрен, в народе доныне сохранилась память о гамах, составлявших там первоначальное население; деревня Гамовская в Сольвычегодском уезде и на Ижме, недалеко от реки Печоры, деревня Гамская. Затем на юго-запад, в область Волги: Емское село в Тотемском уезде, на границе с Кологривским, на реке Кеми, притоке Унжи; Еманово к юго-востоку от Солигалича; Заемье в южном углу Гороховецкого уезда и близ него Заемье в Пошехонском уезде; река Емена, впадающая в Нерехту к югу от города Нерехты и на ней село Поеменье в соседстве с областью мери. Далее, возвращаясь опять к Ладожскому озеру и следуя от
91
H"am на эстонско-дерптском наречии значит «сырой», «влажный», «водянистый».
92
В известном рассказе о хождении летописца в Ладогу (1114 год; Ипат., с. 4–5), рассказе, принадлежащем, по всей вероятности, тому же перу, которое записало рассказ новгородца Гюряты Роговича о Югре: «Пришедшю ми в Ладогу, говорит летописец по поводу укрепления этого города, поведаша ми Ладожане, яко еде есть, егда будеть туча велика, и находять дети наши глазкы стекляныи, и малый, и великыи, провертаны, и другые подле Волхов беруть, еже выполоскываеть вода, от них же взял более ста; суть же розличны. Сему же ми ся дивлящю, рекоша ми: се не дивно, и еще мужи старии ходили за Югру и за Самоядь, яко видевше сами на полунощных странах, спаде туча, и в той тучи спаде веверица млада, акы топерво рожена, и взростши и расходятся по земли, и пакы бываеть другая туча, и спадають оленци мали в ней и възрастають и расходятся по земли. Сему же ми послух Павел Ладожскый и вси Ладожане». Предание о падающих с неба белках было повсеместно распространено на всем севере Европы; даже в XVI–XVII веках оно вызвало в Швеции несколько ученых исследований. Ему верили Олаф Магнус, упсальский епископ (1518 год), и Олаф Ворниус, написавший целую книгу о падающих с неба лемерах. По замечанию А. Брема («Жизнь животных» в русск. перев., с. 159), это не что иное, как пеструшка (myodes, норвежская пеструшка myodes lemmus); она переселяется обыкновенно огромными массами и на большие пространства. Ее внезапное появление в местах, где прежде ее не было и где вовсе ее не ожидали, дало повод преданию, записанному и в нашей летописи.
Еще менее сведений, чем о еми, летопись сообщает о крайних северо-восточных племенах – югре и самояди. В эпоху Начальной летописи эти племена или не были покорны Русскому государству, или оно только что начинало утверждать над ними свою власть. Мы видели, что о самояди летопись не говорит в своем этнографическом вступлении и упоминает ее только однажды, случайно, по поводу рассказа новгородца Гюряты Роговича о югре. Такое же случайное упоминание делает о ней и летопись XII века, говоря о старых людях, ходивших будто бы за югру [93] и самоядь. Относительно югры мы имеем более данных. В перечне народов она показана крайним северо-восточным населением в Заволочье. Но в числе даннических племен ее нет. Затем в известной вставке о людях, заклепанных в восточных горах Александром Македонским, – вставке, уже упомянутой нами, – мы имеем рассказ очевидца, из которого можно вывести заключение о географическом положении югры. «Послах отрок свой, – говорит Гюрята летописцу, – в Печору, люди, яже суть дань дающе Новугороду; и пришедшю отроку моему к ним и оттуда иде в Югру. Югра же людье есть язык нем и седять с Самоядью на полунощных странах» (Лавр., с. 107). По прямому смыслу этого известия Югорская земля представляется лежащей за новгородскими владениями в Печоре, к северу от этого племени. Но, если верно, что это последнее занимало область между Камой и Вычегдой, то в таком случае югорско-самоедские поселения или кочевья следовало бы полагать далее на север, за Вычегдой до тундр поморья, по восточным притокам Двины, по Мезени и по Печоре. То же подтверждается положением, какое дает летописец югре относительно поморской части Северного Урала. «Югра же рекоша отроку моему, – продолжает Гюрята, – дивьно мы находим чюдо, его же не есмь слышали преже сих лет; се же третье лето поча быти. Суть горы зайдуче луку моря, им же высота аки до небесе, и в горах тех кличь велик и говор, и секуть гору, хотяще высечися; и в горе той просечено оконце мало, и туде молвять, и есть не розу мети языку их; но кажють на железо и помавають рукою, просяще железа, и аще кто дасть им нож ли, ли секиру, дають скорою противу. Есть же путь до гор тех непроходим пропастьми, снегом и лесом; тем же не доходим их всегда; есть же и подаль на полунощьи» (Лавр., с. 107). Таким образом, область югры лежала к югу или, вернее, к юго-западу от Северного Урала и довольно на значительном от него расстоянии. Что этот хребет был малоизвестен тогда самой югре, указывается отчасти баснословностью рассказа о загорных обитателях и торговых сношениях с ними, выражение же «чюдо, его же не есмы слышали преже сих лет; сеже третье лето поча быти» можно объяснить только тем, что сами югорцы получили первые сведения об Урале весьма незадолго до прихода к ним Гюрятина отрока, то есть не ранее самого конца XI или начала XII века. На юге и юго-западе Югорские земли прилегали к поселениям печоры на Вычегде и еми на Сухоне. Там, где соприкасались эти племена, до сей поры за некоторыми местностями удержались названия югорских. Таковы река Угроньга, приток Ваги в Вельском уезде, Угорма, приток Кубины в Кадниковском уезде; Югорская и Югрина в Тотемском уезде, в области Сухоны; Югринская деревня на юге в Никольском уезде, Гурганская на Верхней Сысоле в южной части Усть-Сысольского уезда. Югрина в северной части Костромской губернии и названия рек Ухры, левого притока Костромы, и двух притоков Оки Нугря и Угры могут указывать, как далеко на юг в область мерян простирались югорские поселения в более раннюю пору. Заметим также, что к северо-западу от Вычегды до Уральского хребта, сколько нам известно, не встречается местностей с подобными названиями.
93
Рассказ о югре внесен в Лаврентьевскую летопись под 1096 годом, тотчас же вслед за «Поучением Мономаха» и его письмом к Олегу. Но происхождение его, кажется, более позднее; оно относится к первой четверти XII века. Нет сомнения, что оно составляет продолжение того этнографического объяснения, какое делает летописец относительно происхождения хвалис, болгар, половцев и др. по поводу половецкого набега на окрестности Киева и сожжения ими монастырей Печерского, Выдубицкого и др. (Лавр., с. 99, 100). И это объяснение и разговор с Гюрятой связуются вопросом о нечистых человеках, заклепанных в горе Александром Македонским, которые должны изытти перед кончиной мира. Поучение и письмо Мономаха – позднейшая вставка, сделанная или самим Лаврентием (в XIV веке) или в одном из списков летописи, которыми он пользовался. Одно ли и то же лицо написало и упомянутое этнографическое объяснение происхождения половцев, туркмен и др. и разговор с Гюрятой, конечно, решить категорически трудно. Скорее, однако, можно допустить, что разговор с Гюрятой вписан при составлении свода Сильвестром от его собственного лица по поводу объяснения, сделанного печерским иноком. На это указывают вступительные слова: «Сеже хощю сказати яже слышах преже сих 4 лет» (Лавр., с. 107). По складу своему он очень близок к рассказу о ладожских чудесах в Ипатьевской летописи; близок он и по времени происхождения. О падающих глазках, веверицах и оленцах летописец слышал, «бывши в Ладоге в 1114 году»; о югре – в Новгороде «преже сих 4 лет» – выражение, которое не иначе можно понять, как «за четыре года до сего», то есть до окончания древнего текста Начальной летописи в 1116–1117 годах, следовательно, также около 1113–1114 годов.
К такому заключению о географическом положении югры до XI века приводит разбор известий о ней, сообщаемых древнейшими сводами Начальной летописи. Оно подтверждается рядом известий о сношениях и столкновениях Руси с югрой в XI–XIV веках. Самое раннее из них восходит к 1032 году. Под этим годом Никоновский летописный свод говорит о неудачном походе новгородца Улеба на Железные Ворота [94] (Никон. I, с. 132). Позднее, в XIV веке, под именем Железных Ворот на Руси был известен теперешний Дербент; но, конечно, здесь дело идет не о Дербенте, а о какой-либо местности в Заволочье, где новгородцы начинали тогда утверждать свою власть и вступили в упорную борьбу с местными финскими племенами. Это подтверждается и татищевским летописным сводом; он сообщает, что в походе 1032 года новгородцы были разбиты югрой. В Северной России кроме проливов на Белом море и Ледовитом океане, известных под именем Железных Ворот, есть три местности с такими названиями: именно река Железные Ворота, впадающая с юга в Чагодощу в Весьегонском уезде; урочище Железные Ворота (Городок, Кариль) на правом берегу Сысолы в 80 верстах от Усть-Сысольска близ села Водчи [95] и далее на северо-восток село Железные Ворота на реке Цыльме, с запада впадающей в Печору. Если принять в соображение, что, с одной стороны, весь рано, еще в IX и X веках, вошла в состав новгородских владений, с другой – что целое столетие спустя после похода 1032 года крайние северо-восточные владения Новагорода не доходили до Мезени и оканчивались на Пинеге, левом притоке Северной Двины, и что, следовательно, ни чагодощские, ни цылемские Железные Ворота не могут быть приняты в соображение при объяснении известия о рассматриваемом походе, то остается только принять сысольские Железные Ворота, лежащие именно там, где должна была начинаться Югра нашей летописи. В связи с этим стоит ряд известий об отношениях Новагорода к Югре в XII–XIV веках. Все они указывают на близкое знакомство югры, с одной стороны, с Печорой, с другой – с Устюгом и Двинской областью. Так, первых упоминаемых в летописи югорских данщиков в конце XII века мы видим в Печоре и за волоком. В 1187 году, говорит новгородский летописец, «избиени быша Печерьскые даньники и Югрские в Печоре, а другие за Волоком» (Новг. I, с. 19). В грамотах XIII века (1264) Югра называется одной из новгородских волостей вместе с Пермью и Печорой [96] . Известия 1323 и 1324 годов открывают, что путь в Югру из Новагорода шел мимо Устюга и Двинской земли, то есть по Сухоне и Двине, из которой прямой путь на восток идет вверх по Вычегде. То же подтверждается рассказом о событиях 1325 года [97] . Подчинение Югры Новгороду, по всей вероятности, относится или к началу XII, или к самому концу XI века. Но по обстоятельствам новгородцы никогда не могли утвердить над ней прочной власти и ограничивались простым сбором дани. Прежде всего они были стеснены в своих завоевательных стремлениях на крайнем северо-востоке постоянным противодействием со стороны поволжских князей, которые очень рано овладели важным пунктом на водном заволоцком пути – Устюгом – и прерывали сношения их с Югорской землей. Новгород отправлял в Югру своих данщиков, подкрепляя их значительными военными силами как для отпора обычным нападениям устюжских князей и двинян, так и для борьбы с югорцами, от которых они должны были постоянно ожидать сопротивления. При таких условиях Новгород, конечно, не мог, хотя и называл Югру своей волостью, ни завести в ней славянские поселения, ни дать ей своего управления. Югра управлялась своими князьями, вела с данщиками упорную борьбу, из которой новгородцы выходили не всегда с успехом и – явление, общее для всех северных инородцев в их столкновениях со славянством, – отступали. В течение нескольких столетий они постепенно передвинулись за Урал, на берега Иртыша и Оби, где и застает их XV век и где они были покорены уже московскими войсками. По всей вероятности, двигались вслед за ними и новгородские дружины, привлекаемые богатством соболей, серебра и всякого узорочья. Но прямых известий о знакомстве Руси с Сибирью в XII–XIV веках мы не имеем, за исключением одного темного и довольно сомнительного известия о походе новгородцев на Обь-реку в 1364 году [98] . Память о таком переселении югры с берегов Двины и Югры, где она жила когда-то под именем югорским, за Урал еще в прошлом столетии сохранялась у ее потомков – вогулов [99] .
94
Железными Воротами называются проливы на Белом море между островами Соловецким и Муксом, у устья Двины между островом Мудьюжским и твердой землей и на Океане между Новой Землей и Вайгачем. На них указывает Лерберг в «Исследовании о географическом положении югорской земли». Он искал Югру XI века за Уральским хребтом до реки Надыма, Агана и Ваха на востоке, в области, известной несколько столетий спустя под именем Югорской земли, и полагал, что поход 1032 года был совершен морем, из устьев Двины, и что Железные Ворота следует полагать в одном из указанных проливов. Но даже позднее мы не видим морских предприятий из устьев Двины к устьям Оби, хотя известен поход новгородцев из Заволочья на Норвегию в 1411 году (Новг. I, с. 104).
95
Siogren. Wann und wie ward Zawolotschje russisch.
96
Под 1219 годом у Татищева записано, что в тот год болгаре воевали югров и взяли город их Унжу; по Воскресенской – нападение сделано было на Устюг.
97
Новг. I, с. 73, 74. Заметим, что Сухоной и Вычегдой, сколько известно, никогда не пролегал путь в Сибирь. Он шел Камой, а Кама была уже известна в первой четверти XIV века. В 1324 году Юрий Новгородский, заключивши мир с устюжскими князьями, «поиде в Орду из Заволочья по Каме реке».
98
Оно приведено у Карамзина (т. V, примеч. 8). В Ростовской летописи: «Той же зимы с Югры Новгородди приехаша. Дети боярские и люди молоды воеводы Александр Абакумович, воеваша по Оби реке и Двиняне сташа противу их полком и избиша Двинян на Кучреа». В Троицкой под 1365 годом: «Того же лета поидоша Новгородци из Югры, а Двиняне взяша Нукурью» (Там же).
99
Шведский подполковник P. Schonstrom был военнопленным в России в 1741 году и написал книгу: «Kort anledning till Svenske historicus forbattrande» («Краткое введение к исправлению шведской истории»), изданную в 1816 году. Отрывки из нее, относящиеся к историко-этнографическим вопросам Северной России, приведены у Миллера (D. ungrische Volksstamm, и у Шегрена Die alter. Wohnsitze d. Jemen и в статье: Wann und wie ward Zawolotichije russisch?). Он, между прочим, свидетельствует, что в его время около Каргополя по реке Ваге и по озеркам Онежскому и Ладожскому говорили испорченным финским языком (Siegr. Ueber die Jemen S. 340. Anm. 91). Он утверждает также, что собственно Биармия лежала на восточном берегу Двины. На восток от реки Камы и от Перми, говорит он далее, живет народ, который русские называют вогулами. Прежде они жили, как рассказывали мне некоторые из них, на реках Двине и Юге и назывались тогда югорски (jugorski), без сомнения, по реке Югу, впадающей в Двину, ибо в тех странах к названиям всех рек придается окончание – ора: Югора, Обдора, Печора… Вогуличи говорят языком, составляющим наречие финского. Шегрен отвергает заметку Шенштрема относительно окончания названий рек на – ора, но думает, что, если бы подтвердилось предание вогулов о прежних жилищах их по эту сторону Урала, до Верхней Двины и Юга, то тогда оправдалось бы мнение Татищева о жилищах древней югры по этим рекам, – мнение, которое, как мы видели, сильно поддерживается свидетельствами истории. Зыряне до сей поры называют соседей вогуличей, уральских остяков Jogra – jass (jass форма множ. числа); jogra – русская югра (см. Siogren. Wann und wie ward Sawolotschije russisch. S. 525. Nachtrag zur S. 511 ff). Это же предание вогуличей приводится и Миллером (D. Ugrische Volksstamm I. 153), который относит его к той части пермяков и зырян, которые, избегая миссионерского рвения Стефана Пермского, во второй половине XIV века перешли по ту сторону Урала. С этим соглашается вполне Кастрен (Vorlesung. liber d. altaische Volker. 99). Впрочем, мнение Кастрена в этом вопросе вытекает не столько из беспристрастного рассмотрения исторических и этнографических данных, сколько из предвзятой им теории о происхождении остяков и вогулов, которые вместе носят название угров, или югров (ugrier – jugrier), из Алтая. Признать их переселение с запада на восток – значило бы стать в явное противоречие с этой теорией. О ней см. статью его Ueber die Ursitze d. finnischen Volkes. St. Petersb. Zeit. 1850. N. 7–8.
Кроме югры на крайнем северо-востоке летопись знает угров на юге, в Подунайской земле. Она говорит об уграх белых, которые явились на Дунае в VII веке при императоре Ираклии и персидском царе Хозрое (Лавр., с. 5) и были современники обров (аваров). Другие – угры черные – перекочевали на юго-запад в конце IX века и при Олеге стояли вежами на Днепре под Киевом Оттуда они двинулись на запад, перешли Карпаты, втеснились между закарпатскими славянскими племенами и образовали Угорское (Мадьярское) государство. По их собственному преданию, записанному в летописи Анонима, они вышли из Заволжья и переправились через Волгу на Суздаль (Susudal). По нашим летописям, они шли горой, то есть сухим путем, что – заметим мимоходом – не противоречит предположению, высказанному выше, о жилищах нашей летописной югры в Заволочье. Сродство теперешних мадьяр, потомков черных угров, с сибирскими вогулами, потомками заволочской югры, может считаться теперь не подлежащим сомнению [100] . О белых уграх, однако, ничего не известно. Как кажется, до XII века Русь Приднепровская не имела никаких сношений с закарпатскими уграми. Только в X веке, когда Святослав утвердился на некоторое время в Подунайской Болгарии, у Руси завязались с ними торговые сношения (Лавр., с. 28). Что же касается отношений их к местной Закарпатской Славянщине, к Закарпатской Руси, то они составляют пока весьма важный вопрос, не тронутый еще исторической наукой.
100
Это доказано исследованиями, сделанными над вогульским языком известным мадьярским путешественником и исследователем приуральских языков Антоном Регули. См. статью г-на Европеуса «О народах Средней и Северной Европы» в Журнале Министерства народного просвещения. 1886. Июль. С. 55.
Югрой завершается ряд финских племен, указываемых летописью на северо-востоке равнины. Рассмотрев ближе известия ее о них, можно теперь несколько точнее определить границы ее географического кругозора на севере. Эту границу следует провести от Ладожского озера на восток к Белому озеру и оттуда на северо-восток к Вычегде и племени самоедов, которых летопись знает по слухам. Нельзя не видеть при этом, что о северо-востоке она имеет более сведений, чем о северо-западе. По справедливому замечанию академика Шегрена, в то время как там ей известны не только печора и югра, но и отдаленная самоядь, она ничего не знает ни о Северной Двине и Онежском озере, ни о населении их побережий – корелах на Северной Двине и лопи у Онежского озера. Объяснение этому академик Шегрен находит в том, что вообще главная масса славянских племен распространялась первоначально во внутренних и средних частях России, таким образом – на востоке; что переселенцы в эту сторону распространяли и утверждали господство Руси гораздо прочнее, чем отдельные походы новгородцев, которых существенную цель составляла добыча, и что поэтому и сведения о северо-востоке должны были быть на Руси полнее и обстоятельнее (Ueber die Wohns. d. Jemen. S. 309–310). Но, кажется, с этим мнением нельзя вполне согласиться. Не говоря уже о том, что военные походы вообще более способствуют расширению географических сведений, чем медленное колонизационное движение, которое чаще всего является только последствием этих походов. Мы знаем также, что о югре, самояди и Уральских горах составитель летописи получил сведения от новгородцев, которые не успели еще там колонизироваться, но только ходили туда или для добычи, или для сбора дани. С другой стороны, прионежская лопь уже в первой половине XI века не только платила дань Новгороду, но непосредственно входила в состав его владений; по крайней мере, в «Уставе о мостех» Ярослава лопьская рель показана вместе с волховской и лузской как часть Обонижской волости. И тем не менее Начальная летопись не знает ее, как не знает вожан, или води, очелы, сосолов, обозначаемых в ней общим именем чуди. Весьма вероятно, что новгородцы имели гораздо более сведений о соседнем им севере, чем можно было бы о том судить по Начальной летописи. Очевидно, что большее знакомство летописи с северо-востоком и меньшее с северо-западом должно иметь другие основания. Эти основания открываются именно в том обстоятельстве, что северо-восточные русские владения, соприкасавшиеся с племенами пермь, печора, угра, были в XI веке в зависимости от южнорусских князей, которые или сами там жили, или же посылали туда своих мужей для управления и сбора дани. Финский северо-восток был таким образом лучше известен в Киеве и Переяславле, чем северо-запад, и, естественно, южнорусский летописец сообщает о нем более обстоятельные сведения, тогда как о северо-западе говорит в общих чертах, или вовсе не зная, или же не считая нужным исчислять все инородческие племена, с которыми у северных славян шла тогда упорная борьба. Что главный источник сведений начального летописца о чуди был не новгородский, видно также и из того, что он признал необходимым отметить особо сведения, полученные им от новгородца Гюряты Роговича.