Славянское фэнтези
Шрифт:
— Это не я, — с улыбкой протянул Михась, принимаясь за следующий кусок мяса. — Это люди так говорят.
Последнее слово прозвучало невнятно, поскольку Грек по привычке пытался одновременно болтать и жевать. Индриг уже готов был послать тех людей вместе с их сплетнями, но смолчал. Два и два вдруг сложилось. Он брезгливо бросил на березовое бревно, служившее им лавкой, подгорелый кусок мяса. Есть расхотелось.
— Дело в милосердии.
— Чего?
— Она толковала о милосердии. В этом
Михась хохотнул.
— Девицы слетаются на твою славу, будто мухи… мм… мотыльки на свет. Какое ж здесь милосердие? Ха!
— Она приезжала, чтобы убить меня, — уверенно заявил Индриг.
Теперь поперхнулся Михась.
— Сдурел ты, братец Соловушка! Если б ты такое про ее бычков-хранителей ляпнул, я бы еще задумался. Рожи у них что ни на есть злодейские были. Но чтоб она сама на тебя с ножом покушалась — это сказки!
— Оксана из Ринга — не иначе как сама Ласковая Рок-сани. Я слышал о ней, когда жил среди авар. — Губы Индрига тронула улыбка. — Мне даже льстит, что за мной послали именно ее.
Михась наконец перестал жевать.
— Кто она?
— Сама смерть, принявшая облик женщины.
Грек с сомнением покачал головой.
— Не-е. Смерть я бы узнал в любом обличье.
— Чудо ты греческое! Я говорю метафорически. Мне казалось, кощунники должны понимать такие образные сравнения.
Михась оскорбленно надулся и не счел нужным отвечать.
— Ласковая Роксани из того же цеха, что и я. Охотница за головами. Платная убийца. Лучшая среди ныне живущих женщин, промышляющих этим ремеслом. Среди мужчин, пожалуй, тоже.
— Если гадалка — это и вправду твоя Роксани, почему ты еще жив? — с подозрением спросил Михась. Ему казалось, что Индриг затеял какой-то странный розыгрыш. — Все удобства для покушения у нее имелись. Темная ночь, пьяная вусмерть жертва, бычки на стреме. А?
— В голове у нее что-то перекосилось, — смутившись, ответил Индриг. — Со мной так бывало. Вроде бы выследил приговоренного. Вот он, голубчик, в угол загнан. Остается только голову снять и заказчику отнести. А руки меча поднимать не желают.
Грек ехидно ухмыльнулся.
— Я у путников иноземных как-то байку подслушал о крокодиловых слезах. Крокодил — ящер огромный. Жрет людей и рыдает.
— Иди в задницу! — рявкнул Индриг и отвернулся.
В ту минуту ему страстно хотелось двинуть Михасю в ухо. Он сдержался. Смачно и зло сплюнул. Принялся разглядывать пожелтевший ивовый куст. Стало ясно, что незримая черта, к которой он так боялся подходить в отношениях с людьми, в данном случае уже давно осталась позади. Он шагнул через нее, даже не заметив. Теперь он не сможет причинить зла этому нелепому человечку в синей залатанной куртке и земляничных сапогах, даже если того потребуют обстоятельства.
Михась
— Хорошая кощуна может выйти. Обиженная аварская княжна нанимает обольстительную душегубку, чтобы наказать изменника. А та влюбляется в свою жертву, обнаружив, что у них очень и очень много общего. Затем…
— Это не месть, — оборвал его Индриг, продолжая пялиться на куст.
— Тогда что? — заинтересовался Грек.
— Я не должен делать… — Индриг задумался.
— Чего?
— Отстань, репей!
— И все-таки?
— Я не должен сделать того, что мне предначертано. Некто весьма влиятельный заглянул в мое будущее и увидел, как я ломаю его планы. Вот и весь сказ. Никакой кощуны не выйдет.
— И верно! Сплошные «некто» и «чего-то». Никакой конкретики! Идея с обиженной княжной мне больше нравится. Я бы назвал эту кощуну «Дева-смерть».
Они выехали на перекресток с Ихтыньским трактом как раз вовремя, чтобы увидеть двух крестьянских девок, с визгом сиганувших в придорожный кустарник. Вдали маячил кавалерийский отряд в десять-двенадцать сабель. Слышался топот коней, идущих галопом.
— Авары, тьфу ты, ети мать их за ногу и через коромысло, — выругался десятник, вглядываясь в быстро приближающихся всадников.
— Не иначе, гонцы, — высказал предположение один из латников, пытаясь успокоить пляшущего под ним коня.
— Верно, — обрадованно согласился десятник, — гонцы до воеводы. Едут вперед. Сказать, чтобы Турмаш дорогих гостей встречал.
Он еще раз внимательно присмотрелся к аварам.
— А может, и не гонцы. Тогда плохо дело. Что скажешь, Соловушка? Ты у нас за старшего, тебе и думать.
— К бою, — с неестественным спокойствием тихо произнес Индриг. Таким тоном распоряжение об убийстве мог отдать лишь тот, для кого резня была делом привычным, а вид крови не вызывал никаких эмоций.
— Если все-таки гонцы, тогда что? — засомневался десятник. Затевать драку с аварами ему не хотелось.
— К бою, — прежним спокойным тоном повторил Индриг. Интонация — каменная глыба, а в душе круговерть. Ему будто палкой по затылку треснули.
«Вот сейчас я сделаю то, чего делать не должен!»
В только что пустой руке блеснула темная сталь аварской сабли. Воин выхватил ее быстрым, отточенным многократными повторениями движением.
— Поговорить с ними надо, — неуверенно предложил Михась. — Объяснить, кто мы, куда и зачем.
— Короткий разговор получится, когда они узнают, что у нас на возу. А знать это они непременно пожелают. Пискнуть не успеем, как каждому по железяке в бок достанется.
— Может, деру дадим? Пропустим для общего спокойствия? — с надеждой спросил десятник.