След ангела
Шрифт:
Домой она к нему больше не приходила. Но Саня продолжал с ней разговаривать, потому что был уверен — она его слышит.
Только теперь понял Санек, каково это — любить.
Говорят — любить всем сердцем. Этого мало.
Говорят еще: любить всей душой. И этого тоже мало.
Любить по-настоящему, по-взрослому, — это любить всем телом, каждой его махонькой клеточкой, каждым теплым кровяным шариком. Потому что — на всю жизнь. Не потому любить, что она такая симпотная. И не потому, что ей нравится целовать тебя, а тебе ее. И вообще нипочему. А потому любить, что прирос к ней неотделимо. И где бы ни была она сейчас, душа Санька была там же, вместе с нею, и только обрывком еще
Одна только Лила знала, как запутались-перепутались дела у Санька. Мать ждала, когда само собой пройдет дурное состояние у сына и он вернется в школу. Ребята из класса смотрели на него, как на отрезанный ломоть. На тусе обсуждали исчезновение Губона: вскоре после того, как он был допрошен и выпущен Самопалом, он слинял из дому. Мать его говорила: поехал в деревню под Ельцом, к родне.
До поры до времени на тусе было тихо, без перемен. Как вдруг прозвучало:
— Стрелку забили!
И все наперебой стали объяснять друг другу по десять раз, что произошло. Оказывается, у недругов-машинистов большие потери — парней чуть ли не десятками тягают в ментовку, шьют организованные хулиганские действия. Те думали-думали и решили, что это ребята с тусы их сдают ментам, чтобы самим отмазаться. Дело запахло керосином. Если такое мутилово сразу не размутить, то оно ляжет тяжелым грузом на долгие годы.
В таких случаях в криминальном мире устраивают прямые переговоры авторитетов с обеих сторон. Собираются в тихом, пустынном месте и выясняют отношения. Иногда дело заканчивается миром, иногда — стрельбой.
Пацаны хоть и не были уголовниками в законе — куда им, так, шпана, гопота мелкая, — но тоже сочли, что они ничуть не хуже. И надумали забить стрелку в Машиностроительном парке, на чужой территории, за путепроводом. Решался вопрос — кто пойдет. Дело вроде бы почетное, но и опасное. У взрослых бывали случаи — особенно несколько лет назад, с хачиками, — когда те, приехав на стрелку, без всяких слов открывали огонь. Мало ли на что напорешься? Говорят, стволы у машинистов водятся.
К тому же все они себя чувствовали под колпаком у папаши Мюллера — то бишь у Самопала. Он наверняка уже из них бог весть что клеил и, наверное, уже вычерчивал схему их ОПГ (организованной преступной группы), чтобы донести куда следует, до начальственного кабинета. Там каждому было уготовано — и никто не хотел, чтобы место это было вверху, а не внизу, и лучше с самого края.
Не все понимали ситуацию, но шкурой каждый ее чувствовал. И вот появился некто Волчок, парень с узким, словно сдавленным с боков лицом, совершенно лишенным выражения. Такие-то обычно и начинают драку.
Он напомнил про то, как Санек месяц назад списки какие-то составлял.
— Ну вот, его и отправим, если уж он такой умный.
Все, конечно же, сразу согласились. Умных здесь не любили. Да и где их любят, по большому-то счету?
Лет двести пятьдесят назад была в Москве страшная эпидемия оспы. Люди заражались и умирали десятками, а то и сотнями. И тогда императрица Екатерина Великая прислала из Петербурга постановление: умерших хоронить на вновь созданных кладбищах, за городской чертой. И впредь на тех кладбищах никого уже не хоронить, чтобы не потревожить спящую в земле заразу.
Тогда и появились за окраинами Москвы несколько новых обширных кладбищ. Хоронили на них тесно, оградок не ставили, кресты были сплошь деревянные — через несколько десятилетий они сгнили и рухнули. А деревья, посаженные на могилках, наоборот, на диво разрослись.
Город со временем расползался все дальше, а кладбища эти так и стояли заброшенными —
Одним из таких парков был Машиностроительный, или, как ближние жители называли его, Машинка:
— Айда на Машинку!
Всехсвятский храм при бывшем кладбище был перестроен в Дом культуры Первого машиностроительного завода имени товарища Карла Радека (впоследствии — имени товарища Щукина-Базарова). Колокольню снесли, в алтарной части повесили киноэкран. Со временем возвели по бокам два корпуса для кружков и секций, танцзал, музей заводской славы.
В девяностых годах, уже при новом режиме, церковь хотела было отбить Всехсвятский храм обратно. Но районный архитектор привел представителей московской епархии, облазал с ними все здание сверху донизу и доказал им как дважды два, что если боковые корпуса-новоделы снести, то храм, несомненно, развалится. И кто его тогда поднимать будет? Илья-пророк или мэр Лужков? В епархии вопрос замяли, а просто возвели неподалеку небольшую часовенку из красного кирпича.
Часовня всегда стояла закрытой. Узенькие окошки в древнерусском стиле были забраны частой решеткой. У местных хулиганов появилось новое развлечение — они швыряли пивные бутылки в окна так, чтобы они, миновав решетку, попадали в стекла и разбивали их вдрызг. А зимой с насыпного холмика, на котором была сооружена часовня, на санках и ледянках с визгом каталась малышня.
Вот это место в Машиностроительном парке, неподалеку от часовни, и было выбрано для стрелки с машинистами. Встречались в субботу, в пять вечера, когда спускались сумерки и Машинка пустела.
Пешком на стрелку никто не ходит, и на автобусе добираться тоже стыдняк, поэтому ехали тремя машинами. Первой шел вполне приличный «Форд». За ним — знаменитый «танчок», старомодный черный джип, действительно похожий на танк. В него набивалось человек по пятнадцать. Летом ездили на нем купаться по ночам (когда милиция к таким машинам не вяжется). Третьей тачкой были «Жигули», за рулем сидел Серега-кольщик.
Домчались с ветерком, свернули с улицы на тротуар, въехали на вычищенные от снега дорожки парка. Остановились, постояли, не выходя из машин, чтобы на место прибыть минута в минуту. Издалека увидели медленно скользившие между древесных стволов машины неприятелей — тоже числом «три». Остановились на параллельных дорожках по две стороны от заснеженного партера — плоской клумбы, пересеченной сейчас пешеходными дорожками, полозьями детских санок, собачьими следками.
Вышли из машин. Построились в ряд. Десять — и тех тоже десять.
Санек почувствовал, будто он оказался на страницах «Трех мушкетеров», на месте незабвенной дуэли с гвардейцами кардинала. В ушах звучало наставление Волчка: «Если стволы достанут — главное, не дрейфить! Все равно стрелять не будут: за это срок другой. Вот на нож наскочить — это запросто, тут уж каждый за себя».
Нож у Санька лежал в правом кармане — тот самый, летний, самодельный, с удобной ручкой из березового корня. В подаренном Лилой футляре от расчески вместо ножен. Вчера Санек как следует наточил и подправил лезвие на мелком оселке — под Лилиным осуждающим взглядом. Впервые за все это время она снова появилась у него в комнате, молчала и смотрела на него укоряюще. Однако говорить девочка-привидение ничего не стала. Только головой покачала.