След хищника

Фрэнсис Дик

Она поднесла к глазам бинокль, чтобы посмотреть, как три ее лошади берут барьеры, проследила, как они спускаются, и сосредоточила свое внимание на Алисии.

— Руки — как шелк, — сказала Попси. — Одному богу известно, откуда она это взяла, ведь в ее семье никто не отличит костного шпата от накостницы.

— Теперь ей полегчает, — улыбнулся я. — Но не ждите:

— Чтобы она сразу полностью исцелилась? — спросила она, когда я замолк.

Я кивнул.

— Это как выздоровление. Постепенно.

Попси опустила бинокль и глянула

на меня.

— Она рассказала мне о вашей работе. Что вы сделали для ее отца. Она сказала, что рядом с вами чувствует себя в безопасности. — Попси помолчала. — Я никогда не слышала о такой работе, как у вас. Я и не знала, что есть такие люди.

— Нас очень мало... в мире.

— А как вы называете себя, если люди спрашивают?

— Обычно — консультант по безопасности. Или по страхованию. Зависит от того, как мне кажется лучше.

Она улыбнулась.

— И то, и другое звучит увесисто и достойно.

— Да... мгм... к тому и стремимся.

Мы смотрели, как Алисия возвращается к нам по холму — на сей раз галопом, хотя и медленным, стоя в стременах. Хотя я, конечно, и раньше такое видел, до меня не доходило, что именно так жокеи и ездят — не сидя в седле, а наклоняясь вперед, чтобы перенести вес на плечи лошади, а не на крестец. Алисия остановилась рядом с Бобом, который взял у нее повод, и спешилась, пронеся правую ногу над шеей лошади. Легко соскочила на обе ноги, грациозно и упруго, как в балете.

Разные измерения, подумал я. Опыт профессионала. Для неумехи это удивительно, все равно что смотреть на работу художника. Она погладила лошадь по шее, поблагодарила Боба и, улыбаясь, пошла к нам, изящная в своих джинсах и рубашке.

— Спасибо, — сказала она Попси.

— Завтра? — спросила она. — С группой?

Алисия кивнула, потерев зад.

— Я рыхлая, как зефир.

Она спокойно следила за тренировкой последней тройки, а затем Попси с той же эксцентричностью повезла нас назад домой.

За кофе на кухне Алисия заново составила список музыкальных произведений, которые ей так часто приходилось слушать, — это ей было противно, но она из любезности согласилась выполнить эту работу.

— Я могла бы напеть остальные мелодии, названия которых я не знаю, — предложила она. — Но, честно говоря, я не хотела бы услышать их снова хоть когда-нибудь. — Она пододвинула мне список: Верди, как и прежде, современные тихие песни вроде «Yesterday» или «Bring in the Clowns» — скорее английские или американские по происхождению, чем итальянские.

— Я вот еще о чем подумала, — помедлив, сказала она. — Мне это приснилось в позапрошлую ночь. Вы сами знаете, какая мешанина в этих снах... Мне снилось, что я шла на скачки. Я была одета в жокейскую форму, в розово-зеленую клетку, и знала, что мне нужно идти скакать, но я не могла найти парадного круга, и я спрашивала людей, но они не знали, они все ловили поезд или что-то еще, и кто-то сказал мне: «По крайней мере час до Виральто». И я проснулась. Я была вся

в поту, сердце колотилось, но это не был кошмар, это ни в коем случае не был дурной сон. Тогда я подумала, что на самом деле слышала, как кто-то в ту минуту сказал «час до Виральто», и испугалась, что в комнате кто-то есть... Это было на самом деле ужасно. Она коснулась лба рукой, словно он до сих пор был в липком поту. — Но, конечно, когда я окончательно проснулась, я увидела, что я в спальне у Попси дома, в полной безопасности. Но сердце по-прежнему колотилось. — Она помолчала, потом сказала:

— Думаю, я наверняка слышала, как кто-то из них это сказал, когда я была в полусне.

— Этот сон, — медленно, задумчиво произнес я, — был на английском... или на итальянском?

— О! — Глаза ее широко распахнулись. — Я скакала в Англии. Розово-зеленая клетка... одна из лошадей Майка Ноланда. Я спрашивала, где тут парадный круг по-английски... это были англичане, но тот голос, что сказал «час до Виральто», говорил по-итальянски. — Она нахмурилась. — Как это странно. Когда я проснулась, я мысленно перевела эти слова на английский.

— Вы часто ездили в Виральто? — спросил я.

— Нет. Я даже не знаю, где это.

— Я передам Пучинелли.

Она кивнула.

— Он нашел тот дом, где вас большую часть времени держали, — обронил я как бы невзначай.

— Правда? — взволнованно спросила она. — Я... я не хочу...

— Не хотите об этом слышать?

— Нет.

— Ладно.

Она облегченно вздохнула.

— Вы никогда не ставили меня лицом к лицу ни с чем. Я чувствую... я чувствую, что могу сорваться с обрыва... то есть сломаться, если на меня свалится слишком много. Это так нелепо — я вовсе не плакала, ни разу, пока была... в той палатке.

— Это совершенно нормально, и вы поправляетесь, — заверил я ее. И вы просто волшебно смотритесь верхом.

Она рассмеялась.

— Одному богу известно, почему я так долго не могла забраться в седло. Но там, наверху, в Даунсе: такое чудесное утро... Я просто почувствовала... — Она помолчала. — Понимаете, я люблю лошадей. Почти всех. Они как друзья... но они живут внутренней жизнью, тайной, у них изумительный инстинкт. Они телепаты... наверное, я вам надоела.

— Нет, — честно ответил я, подумав, что это не я, а лошади в конце концов вернули ей покой.

Когда я уезжал, она вышла из машины вместе со мной и поцеловала меня на прощание в щеку, словно мы были знакомы много лет.

Глава 8

— Виральто? — с сомнением протянул Пучинелли. — Это деревушка в горах, в стороне от дорог. Очень маленькая. В ней и улиц-то нет, только проходы между домами. Ты уверен, что она сказала «Виральто»?

— Да, — ответил я. — Это одна из тех деревушек, где беленькие домики без окон с красными черепичными крышами лепятся друг к другу, взбираясь по склону холма? Замкнутая и скрытная?