След рыси
Шрифт:
Утро зачиналось. Светлело едва. Заря сквозь тучи бледно синела по холодной мороке неба. Гнул метлы берез зябкий ветер. Кричали свободные снежные синички. И голоса сорок, судачивших с утра о своих и лесных делах, были отчетливо оживлены... Сороки уже наперед знали все. Сырой, плотный воздух долго разносил звуки, и даже полет запоздалой совы с мышью в клюве был слышен и ясен. Падал последний намоклый лист, обламывался отживший сучок, шаги шлепали, оскользаясь, приближались к поляне.
Кот точно не слышал шаги. Грязный и мокрый, он лежал, уткнув морду в траву, казалось, он пал, если бы не подрагивали длинные лапы и неровно, с перебоями ходили бока. Человек приближался, и близилось неотвратимое, то, чего кот никогда не боялся, но всегда носил внутри, как основу своей осторожности. Человек приближался. И кот взвился из травы, шипя и кусая железо в последнем отчаянии, пытаясь раздвинуть
Человек был без ружья и сперва приостановился, приглядываясь, потом он довольно хакнул, ускорил шаги, занося над головой крепкий березовый стяжок...
VII. Взлет
Без воздуха человек может прожить пять минут, без воды — пять суток., без пищи — пять недель. Что главное для человека в сохранении жизни и здоровья?
Я много думал о моей семье, думал о нашей планете, о том, как она великолепна и какой спокойный у нее вид с такого огромного расстояния.
Земля сквозь иллюминаторы «Аполло» казалась недалекой, хоть была лишь чуть больше Луны. Но она была белой и голубовато-мраморной и была красивее Луны,— сейчас ее было видно лишь странным, повернутым параллельно кораблю полумесяцем, полудиском,—не скажешь ведь полуземлей? — а под «Аполло» вполне зримо, широко и ясно неслась Луна. Она была еще в тени всходившего солнца, коричнево-пепельная, чуть светящаяся и покривленная, с разломами хребтов, и лишь ровные поверхности круглых жерлов кратеров резко чернели на коричнево-сером. Она похожа на пустыню, по которой кто-то разбросал каменные обломки, круги воронок и ям, она чудилась Землей, но Землей, погибшей от какой-то страшной, беспощадной войны, и воронки-кратеры словно напоминали о минувшей трагедии.
— Какая пустыня! Какое дикое место...— сказал Коллинз.
— Оно внушает даже страх,— отозвался Олдрин, не отрываясь от иллюминатора «Колумбии»{«Колумбия» — орбитальный отсек космического корабля «Аполлон-11».}.
Армстронг молчал, и уже то, что он молчал — человек, гораздый на шутки даже там, где они казались невозможными, говорило о его волнении. Лицо Армстронга, широкое и нетипичное для американцев, более похожее на лица русских вятичей, выражало сосредоточенное до предела, до испарины на лбу ожидание. «Сейчас Хьюстон подаст команду для перехода в «Орел»,— думал он,—и начнется то, что он уже не раз как будто испытывал и все-таки всего лишь только ждал... Переход в «Орел», в лунную кабину, как чаще ее называют в печати... Переход... Переползание, протискивание в отсек этого забавного чудовища, похожего на творение скульпторов-модернистов, похожего на робота,— а это и был робот, сотворенный инженерами и рабочими для посадки и приземле... Что это за черт... Прилунения на Луну...»
Кабина шла к Луне... Датчики и компьютер показывали — до прилунения осталось тридцать минут... Полчаса... Исчезла связь с Хьюстоном. Внезапно. Непредвиденно. Почему непредвиденно? Предвиденно... Такое проигрывалось... И все-таки... Проклятье... Проклятая техника... В самый нужный момент... Ну, что же там молчат... Видимо, слишком раскачивается антенна... Армстронг чувствовал: что-то неладно. А до Луны было двенадцать километров.
— Десять километров... Девять километров... Семь... Пять... Три...
Кратеры вырастали и будто тянули к себе кабину.
— Километр... Четыреста девяносто, четыреста тридцать...—Олдрин беспрерывно, как автомат, называл цифры.— Сто восемь... Сто метров...
Компьютер ошибся: под кабиной вместо ровного плато, выбранного для посадки, был кратер, величиной с футбольное поле, чаша, вся заваленная глыбами и обломками. Садись «Орел» на валуны и камни?! Наудачу?..
И может быть, только то, что Армстронг был летчиком-испытателем, привык решать мгновенно, спасло кабину, экипаж и всю программу... Нельзя садиться, и горючее на исходе... Еще секунды — и Земля должна скомандовать — вверх! — на соединение с «Колумбией». Должна скомандовать, а Хьюстон молчит. Связи нет. И если он промедлит хотя бы секунду...
Тень «Орла» мчалась по валунам
— «Орел»! Отвечайте! Почему молчите?! — прорвался вдруг Хьюстон.
Ничего не видно в иллюминаторы... Сейчас будет команда... Взгляд на пульт маршевого двигателя и — свет... Внезапный яркий свет. Кабина встала на грунт, выпустила лапы-амортизаторы. Луна...
Армстронг пробовал что-то сказать и не мог... Пульс был в горле. Глаза лезли из орбит. В голове ломило. И так же беззвучно раскрывал рот Олдрин. Наконец Армстронг выдавил, превозмог эту ломящую боль-звон:
— Хьюстон... Говорит... База... спокойствия... «Орел» прилунился... Мы сели... Мы сели...
И они опять оба смотрели друг на друга, как помешанные, словно хотели еще что-то понять и услышать. По графику (кто составлял этот график!) им теперь полагался отдых и сон!
Армстронг медленно тянул ногу. Здесь лестница кончалась, а до земли,— о, черт, до Луны — чуть-чуть не дотягивалась нога в рубчатом ботинке. Шаг. Один шаг. Он ступил на Луну, ощутив тысячи горячих уколов во всем теле. Нервы... Она держала. Она была просто, как пыльная-пыльная Земля... Было светло, как днем, гораздо светлее, чем на Земле в самую лунную ночь. Чернота неба не ощущалась из-за сильного света солнца, только тени были удивительно черные и меняющиеся. Пока он и Олдрин восхищенно и потрясенно бродили вокруг кабины, печатая на пыли четкие рубчатые следы,— оба с трудом приходили в себя. И все билась, не укладывалась в голове мысль: «Ходим по Луне? Ходим?? По Луне?? По Луне... По земле...» Это было как в волшебном царстве, в волшебном сне со Смещениями понятий. По Луне? Но это же Земля... Все равно, как земля... Земля? Нет... Это не Земля... Это Лишь что-то подобное... Земля... И опять дикая мысль... А если — Земля? Где-то в пустыне, в Соноре или в Калифорнии... А что там, над головой... Земля? Неужели над головой, вдали, светится Земля?
Ноги погружались в странный порошкообразный грунт. Под ним угадывалось нечто твердое и скользкое, как лед или камень-голыш. Камни здесь были легкие... Армстронг складывал их щипцами в сумку-контейнер. Два часа мелькнули незаметно. Два часа на Луне...
Теперь Армстронг думал только об одном — взлетит ли «Орел»? Рванет ли с поверхности эта по земным нормам не похожая на летательный аппарат машина? Или... Станет могилой его и Олдрина — памятником на Луне. Кислорода хватит еще на двое суток... А дальше.... К черту! К черту! Все эти страхи, трусливые мысли. Как
хорошо, что хотя бы мысли не может слышать Хьюстон. Зато он слышит, как бьется-трепещет сердце. К черту... Надо успокоиться... Все будет хорошо.. Все будет хорошо... «Орел» взлетит. Все задублировано и проверено... Но ведь... Двигатель есть двигатель. Корабль Несло через сотни тысяч километров этого черного ада — космоса... Как медленно тянется время в отсеке, так хочется выйти — и нельзя выйти... Неужели все-таки вон та бело-голубая горбушка в черноте неба — Земля? И там—люди, люди, люди... Тысячи, миллиарды людей, которые сейчас думают о них, о нем, об Олдрине, о Коллинзе-Майкл, который болтается на орбите,— все-таки ему, наверное, легче, хоть он тоже одинок, страшно одинок и трясется за них... Ведь вернуться ему без них... Что это за возвращение... Неужели... О, господи, спаси нас и взнеси отсюда... Нет, никому пока не нужен этот абсолютно безжизненный, безвоздушный, ледяной мир бесконечной тьмы. Он нужен пока разве затем... чтобы лучше понять, какое чудо — Земля... Чудо!.. Чудо прекрасное! Сотворенное кем-то с высшим разумом... Здесь не верится ни в какие теории самозарождения жизни. Слишком прекрасна, слишком целесообразна... Слишком рукотворной кажется Земля... Чудо... Земля. Чудо ее океаны, горы, степи, леса, льды... Чудо — животные... Чудо — женщины... Они там, все там, на этом голубовато-белом полумесяце— И моя Джан... Джан... Чудо — дети. Все дети и мои... Чудо — растения... Чудо и счастье только жить, дышать без ограничения чистым воздухом, плавать в чистой воде и ходить по лесным опушкам и улицам... Еще когда летели сюда, когда проскочили атмосферу, я думал и часто думал раньше, — если бы все видели и понимали, какой тоненькой пленочкой, тоненьким голубым паром пригодной для жизни атмосферы подернута планета... Это надо бы понять, понять всем... Три километра, пять километров ввысь — и уже нечем дышать, невозможна жизнь... Что такое три километра над площадью планеты?