След сломанного крыла
Шрифт:
— Простыни, полотенца вон там.
— Мама, — я ставлю чашку на мраморный островок, стоящий посередине безукоризненно чистой комнаты. Воздух наполняется воспоминаниями о нас. Мы завтракаем, болтая ногами. Триша и я сражаемся из-за воскресных комиксов, а мама пытается нас утихомирить. В воскресное утро папа любит поспать подольше, и мы знаем, что лучше его не будить. — Я знаю, где что лежит. Я же жила здесь.
Мама складывает руки перед собой. Она закрывает глаза и кивает:
— Конечно.
Она стала меньше ростом, чем мне помнилось. Ее волосы черны как смоль благодаря смеси хны и другого натурального красителя. Лицо, прежде измученное и усталое, кажется более
— Я просто подумала — ведь это было так давно.
В воздухе повисает вопрос. Это то, чего я опасалась больше всего, когда складывала сумки в Нью-Йорке. Я могу напомнить матери фразу, сказанную мне в день окончания университета. Правду, о которой я всегда подозревала, но в которую не хотела верить. Но это означало бы разбудить спящую собаку, возродить прошлое, которое нам давно пора похоронить. Что же сказать? Извиниться за то, что я предпочла идти по жизни одна, а не вместе с ними? Про себя я снова и снова повторяю слова, которые могли бы объяснить ей, что для меня это был единственный способ выжить. Жить с воспоминаниями, но все же продвигаться вперед. Однако объяснения кажутся пустыми даже для моих собственных ушей, потому что мой побег из дома только утяжелил мамину ношу.
Решив, что безопаснее всего вообще не говорить об этом, я меняю тему разговора:
— Как ты живешь в доме без него?
— Здесь тихо, — говорит она. — Я никогда раньше не знала такой тишины.
Она теребит полу своей кофты. На ее руках морщины, которые появились после того, как я видела ее в последний раз.
— Я теперь слушаю музыку. Все время, — она слегка улыбается мне, впервые с тех пор, как мы пришли домой. — Индийскую музыку. Песни из фильмов моего детства. Их теперь продают здесь, на дисках с надписью «Старо как мир»[2]. Забавно.
Я невольно смеюсь. Отец никогда не любил музыку. Говорил, что от музыки у него болит голова. Но этот маленький подарок свободы приносит маме большую радость. Она сначала робко улыбается, а потом начинает смеяться вместе со мной. И скоро мы обе хохочем так, как никогда не разрешалось хохотать в этом доме. Наши сердца наполнены надеждой. Отца здесь нет, и хотя воздух пропитан воспоминаниями о нем, мы все же можем свободно дышать.
— Я бы послушала парочку песен.
Оставив свою семью, я оставила также и национальные традиции. Я не ходила в храм по воскресеньям, не наряжалась в индийскую одежду на праздники Дивали и Холи[3]. Если в ближайших кинотеатрах показывали болливудские фильмы, я шла в другие.
— Да, — говорит мама взволнованно. — Утром, когда ты будешь завтракать, я их поставлю.
Она делает шаг навстречу мне. Я невольно съеживаюсь. Увидев мою реакцию, она отступает и тут же поворачивает в сторону спален. Момент упущен.
— Тебе надо поспать. У тебя был долгий перелет, а завтра мы должны…
— Поехать в больницу.
— Да. Мы должны навестить твоего отца.
* * *
Моя комната выглядит точно так же, как до моего ухода из дома. Книги, мое единственное прибежище, стоят на полках. Схватив потрепанную книжку, я перелистываю ее. История молодого человека, который пережил великую потерю, но потом обрел счастье, была моей любимой. Подростком я часто перечитывала ее в надежде, что ключи к разгадке выживания, найденные героем, пригодятся и мне. Пробегая пальцами по корешкам остальных книг, я понимаю, что в каждой из них описана своя история выживания. Все персонажи сталкиваются с непреодолимыми
Усевшись на краешек кровати, я вглядываюсь в пустоту, окружающую меня. Сколько раз я страстно желала уйти отсюда, из этой комнаты, из этого дома, от этой жизни? По ночам я зарывалась лицом в подушку, надеясь заглушить рыдания, но их звуки все равно разносились по дому. Дрожа, я выбиралась из постели и запирала дверь, во мне боролись страх и чувство вины.
— У тебя все есть?
Мама появляется на пороге, и грезы рассеиваются. Ее натруженные пальцы сжимают дверную ручку. Она не переступает порога комнаты, оставляя дистанцию между нами.
— Да, — бормочу я, — спасибо, — раньше она никогда не спрашивала ни о чем подобном. Может быть, боялась того, что могла обнаружить? — Спокойной ночи.
Она медлит, и некоторое время мы смотрим друг на друга, стараясь сохранить невозмутимость. Наконец, кивнув, она произносит в ответ:
— Спокойной ночи.
Она уходит, и я запираю дверь. Я беру стул, стоящий у письменного стола, и просовываю его ножку сквозь ручку двери. Только так я могу спать по ночам. Только так чувствую себя в безопасности. Еще мне помогает бег: ведь когда ты бежишь, тебя не могут поймать. Никто тебя не поймает. Никогда, никогда не поймает. Ложась в постель, я повторяю эти слова. Я ищу покоя, который приносит сон, но не нахожу его.
Марин
Глаза Марин превратились в черные щелочки. Члены индийской общины толкутся вокруг нее, раскрашивают ей, по традиции, ноги хной для предстоящей свадьбы. Сложный узор не имеет особого смысла, но он сделан точно по древним образцам, до мельчайших подробностей. Собравшиеся тетушки и дядюшки явно волнуются, и их волнение носится в вечернем воздухе. А младшие двоюродные сестры, которым еще далеко до замужества, с любопытством наблюдают за зрелищем. Они пытаются постичь сегодняшнюю радость, а завтра станут недоумевать, отчего она сменилась печалью. Мамми будет лить слезы, Триша и Соня будут цепляться за Марин, желая оказаться на ее месте. Ведь если дело того не стоит, зачем ей их покидать?
У Марин небольшой выбор. Ее судьба определяется датой ее рождения и семьей, в которой она родилась. Однако кое-что она может изменить. Марин внимательно читала резюме всех претендентов на ее руку и в этом вопросе высказывала свое мнение прямо и резко. С отвращением отбросив очередное резюме в сторону, она говорила, что ни за какие блага не проведет жизнь рядом с этим человеком. То ей казалось, что мужчина на фотографии долго не проживет, то что у него не может быть здорового потомства. Но главным было не это: кандидат должен был обладать по крайней мере одним дипломом о высшем образовании. Иначе он не был подходящим кандидатом.
— Дай мне руку, бети [4] , — упрашивает ее тетя. Морщинки покрывают ее лицо. — С ногами мы уже закончили.
— Что? — Марин не слышит ее. Тетя не отвечает, и Марин спрашивает: — Мази[5]?
— Бети, — тетины пальцы охватывают предплечье девушки в нескольких дюймах над сгибом локтя. Кровь глухо бьется в венах на загорелом запястье Марин. Жалость проглядывает в глазах тети. — Что с тобой, детка?