След твоей крови на снегу
Шрифт:
– Вам нельзя, – сказал он. – Ей будут делать интенсивную терапию.
Нена Даконте еще раз улыбнулась мужу и махала ему рукой, пока каталка не скрылась в глубине коридора. Врач задержался, изучая то, что медсестра написала на табличке. Билли Санчес окликнул его.
– Доктор, – сказал он. – Она беременна.
– Какой у нее срок?
– Два месяца.
Вопреки ожиданиям Билли Сан чеса, доктор не придал этому особого значения.
– Вы правильно сделали, что сказали, – одобрительно произнес он и пошел вслед за каталкой, а Билли Санчес остался посреди мрачного холла, пропахшего потом больных.
Он довольно долго стоял в растерянности, глядя на пустой коридор, по которому увезли Нену Даконте, а потом присел на деревянную скамью, на которой сидели другие ожидающие. Сколько времени он там просидел, неизвестно, но когда решил выйти из больницы, был снова вечер, дождик все моросил, и Билли пошел, не зная куда себя деть, удрученный жизнью.
Как я смог удостовериться много лет спустя, роясь в больничный записях, Нена Даконте поступила в клинику в 9 часов 30 минут во вторник, 7 января. Ту первую ночь Билли Санчес провел в машине напротив входа в отделение скорой помощи, а утром спозаранку съел шесть вареных яиц и выпил две чашки кофе с молоком, поскольку во рту у него не было маковой росинки от самого Мадрида. Потом он вернулся в приемный покой, чтобы
Успокоенный тем, что Нена Даконте значится в списках, Билли вернулся туда, где оставил машину, и дорожный инспектор заставил его отогнать ее подальше на два квартала и припарковать на узенькой улочке на нечетной стороне домов. Напротив красовалось недавно отреставрированное здание с вывеской «Отель Николь». Отель был самой низкой категории, с крошечной приемной, в которой стояли лишь диван и старое пианино, но зато хозяин с певучим голосом мог объясниться на каком угодно языке, лишь бы клиентам было чем платить. Билли Санчес поселился со своими одиннадцатью чемоданами и девятью коробками в единственной свободной комнате – треугольной мансарде на девятом этаже, куда надо было доползать на последнем издыхании по спиральной лестнице, пропахшей пеной от варившейся цветной капусты. Стены были увешаны обшарпанными коврами, а в единственное окошко проникал только тусклый свет с внутреннего дворика. В комнатушке стояла двуспальная кровать, большой шкаф, стул, портативное биде и рукомойник с тазиком и кувшином, так что жизненное пространство оставалось лишь на кровати. Все было старым-престарым, убогим, но при этом чистеньким, со следами недавней дезинфекции.
Билли Санчесу не хватило бы целой жизни, вздумай он разгадать загадки мира, зиждившегося на скаредности. Он так и не постиг тайну света на лестнице, который гас прежде, чем Билли успевал добраться до своего этажа. Обнаружить, каким образом свет зажигается вновь, Билли так же не удалось. Он потратил пол-утра на уяснение того, что на лестничной площадке каждого этажа имелся туалет с цепочкой на бачке, и совсем уж было собрался там восседать в потемках, как вдруг случайно выяснилось, что свет зажигается, как только дверь закрывается на задвижку. Дабы никто не мог по забывчивости оставить его включенным. Душ, который находился в конце коридора и который Билли упорно принимал по два раза на дню, как у себя на родине, оплачивался отдельно, а горячая вода, находившаяся в ведении администрации, кончалась через три минуты. Однако Билли был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы понять, что эти, столь непривычные для него порядки, все-таки лучше, чем январская непогода. Да и потом, он чувствовал себя таким потерянным и просто диву давался, как это он мог когда-то обходиться без опеки Йены Даконте. Поднявшись в среду утром к себе в комнату, Билли рухнул на кровать, даже не сняв пальто и неотрывно думая о дивном создании, по-прежнему истекавшем кровью в доме через дорогу. И очень скоро его сморил сон, настолько естественный в его состоянии, что проснувшись и увидев, что часы показывают пять, Билли не смог определить, утро сейчас или вечер, и какого дня и в каком городе, в окна которого хлещет ветер и дождь. Он лежал с открытыми глазами, думая о Нене Даконте, пока не убедился, что на самом деле рассвело. Тогда Билли пошел завтракать в то же кафе, что и в прошлый раз, и там выяснил, что уже четверг. В окнах больницы горел свет, дождь прекратился, поэтому Билли сел, прислонившись к стволу каштана, напротив главного входа, через который сновали туда-сюда врачи и медсестры в белых халатах, и сидел в надежде встретить врача-азиата, принимавшего Нену Даконте, Однако не увидел его ни тогда, ни после обеда, когда ему пришлось отказаться от ожидания, потому что он жутко замерз. В шесть часов Билли выпил кофе с молоком и съел два яйца вкрутую, которые он уже сам взял со стойки, пообвыкнувшись: ведь он уже двое суток ел одно и то же в одном и том же месте. Вернувшись в гостиницу, чтобы лечь спать, Билли увидел, что все машины стоят на противоположной стороне тротуара, а к лобовому стеклу его автомобиля приклеена квитанция об уплате штрафа. Швейцару отеля «Николь» с трудом удалось втолковать ему, что по нечетным числам стоянка разрешается на нечетной стороне домов, а по четным – наоборот. Подобные рационалистические уловки были выше понимания чистокровного Санчеса де Авила, который всего каких-нибудь два года назад вломился в кинотеатр Картахены на служебной машине мэра и на глазах у окаменевших полицейских задавил несколько человек. И уж тем более до него не дошло, когда швейцар посоветовал ему уплатить штраф, а машину не переставлять, поскольку в двенадцать ночи придется снова переставить ее на другую сторону улицы. В то утро на рассвете Билли впервые думал не только о Нене Даконте, а ворочался с боку на бок без сна и вспоминал тягостные ночи в притонах педерастов на рынке в Карибской Картахене. Он вспоминал вкус рыбы и риса по-колумбийски в забегаловках на пристани, куда причаливали шхуны из Арубы. Он вспомнил свой дом, стены которого были увиты вьюнками… там еще не кончился вчерашний день и было всего лишь шесть часов вечера… Билли увидел отца в шелковой пижаме, читавшего газету на прохладной террасе. Вспомнил свою мать, вечно пропадавшую бог знает где, свою аппетитную болтушку-матушку в выходном платье и уже с раннего вечера с розой за ухом, задыхавшуюся от жары под тяжестью своих роскошных грудей. Когда ему было семь лет, он вошел как-то вечером неожиданно в комнату и застал ее голой в постели с одним из случайных любовников. Из-за этого недоразумения, о котором они никогда не упоминали, между ними установились какие-то заговорщические отношения, куда более ценные, нежели любовь. Однако Билли не осознавал этого, равно как и прочих ужасов одиночества – он ведь был единственным ребенком в семье – вплоть до той злополучной ночи, когда он ворочался с боку на бок в убогой парижской мансарде, не имея возможности с кем-нибудь поделиться своими горестями и дико злясь на себя, потому что ему не удавалось удержаться от слез.
Бессонница пошла ему на пользу. В пятницу Билли поднялся, весь разбитый после кошмарной ночи, однако готовый определить свою жизнь. Он наконец решился взломать замок своего чемодана, чтобы переодеться. Просто отрыть его Билли не мог, потому что ключи остались в сумке у Нены Даконте вместе с большей частью денег и записной книжкой, где, вполне вероятно, он нашел бы телефон какого-нибудь парижского знакомого. В том же кафе, что и всегда, Билли вдруг осознал, что научился по-французски здороваться и заказывать сэндвичи с
В тот вечер получивший горький урок Билли Санчес начал взрослеть. Он решил обратиться к послу, как это наверняка бы сделала Нена Даконте. Швейцар отеля, с виду угрюмый, но на самом деле готовый услужить и терпеливо объяснявшийся с иностранцами, отыскал в справочнике телефон и адрес посольства и записал их на карточке. К телефону подошла крайне любезная женщина, в чьем тягучем, бесцветном голосе Билли Санчес моментально уловил андский акцент. Он представился, полностью назвав все свои имена и аристократические фамилии, уверенный в том, что это произведет на женщину должное впечатление, однако голос ее не дрогнул. Женщина повторила, как затверженный урок, что сеньора посла нет и не будет до завтра, но что он все равно принимает только по предварительной записи в исключительных случаях. Билли Санчес понял, что таким путем ему тоже не добраться до Нены Даконте, и поблагодарил за информацию, не уступая в любезности секретарше. После чего взял такси и помчался в посольство.
Оно располагалось в доме номер 22 по улице Элизиума, в одном из самых тихих районов Парижа, но, как сам Билли Санчес рассказал мне спустя годы в Картахене де Индиас, на него произвело впечатление лишь то, что впервые после его приезда солнце было таким же ярким, как и на Карибском море и Эйфелева башня высилась над городом в ослепительно синем небе. Чиновник, принявший Билли вместо посла, своим костюмом из черного сукна, траурным галстуком, осторожными движениями и кротким голосом напоминал человека, едва оправившегося после смертельно опасной болезни. Он разделял тревогу Билли Санчеса, однако напомнил ему, не теряя кротости, что они находятся в цивилизованной стране, чьи строгие нормы зиждятся на весьма древних и мудрых принципах, в отличие от всяких там варварских латинских америк, где стоит дать на лапу швейцару – и можно войти в любую больницу.
– Нет, дорогой юноша, ничего у вас не получится, – подытожил чиновник. – Надо покориться воле разума и подождать до вторника. В конце концов, осталось всего четыре дня. А пока суд да дело, сходили бы вы в Лувр. Поверьте, туда стоит сходить.
Выйдя из посольства, растерянный Билли Санчес очутился на площади Согласия. Он увидел высившуюся над крышами Эйфелеву башню, и ему показалось, что она так близко, что он решил дойти до нее по набережной. Однако вскоре понял, что она куда дальше, чем кажется, кроме того, по мере его продвижения вперед башня все время меняла местоположение.
Поэтому Билли уселся на скамью на берегу Сены и принялся думать о Йене Даконте. Он видел проплывавшие под мостом буксиры, и они казались ему не судами, а странствующими домами с разноцветными крышами, цветочными горшками на подоконниках и бельем, развешанном сушиться на проволоке. Билли долго глядел на неподвижного рыбака с неподвижной удочкой и неподвижной леской в воде. Наконец он устал ждать, пока хоть что-нибудь шелохнется, а тут вдобавок начало смеркаться, и Билли решил поймать такси, чтобы вернуться в гостиницу. И только тут сообразил, что не знает ни ее названия, ни адреса, и даже понятия не имеет, в каком районе Парижа находится больница.
В панике он вбежал в первое попавшееся кафе, заказал коньяку и попытался собраться с мыслями. Раздумывая, Билли вдруг увидел себя, многократно отраженного с различных ракурсов в многочисленных зеркалах на стенах, увидел себя, испуганного и одинокого, и впервые в жизни подумал о реальности смерти. Но после, второй рюмки приободрился, и его осенило, что надо вернуться в посольство. Билли поискал в кармане карточку с названием улицы, и обнаружил, что на обратной стороне напечатаны название и адрес гостиницы. Этот случай произвел на него такое удручающее впечатление, что до конца недели он выходил из комнаты лишь поесть да переставить машину на противоположную сторону улицы. Целых три дня без передышки моросил грязный дождик, как и в утро их приезда. Билли Санчес, в жизни не дочитавший до конца ни одной книги, теперь почитал бы с удовольствием, чтоб не скучно было валяться в постели, но единственные книги, которые он обнаружил в чемоданах жены, были на иностранных языках. Так что пришлось ему дожидаться вторника, по-прежнему созерцая бесконечных павлинов на обоях и ни на миг не переставая думать о Нене Даконте. В понедельник он слегка прибрался в комнате, представляя себе, что сказала бы Нена, застав его в таком виде, и только тут увидел на норковой шубе засохшие пятна крови. Он целых полдня отмывал шубу душистым мылом, пока не привел ее в то же состояние, в каком ее принесли в самолет в Мадриде. Рассвет во вторник был серым и холодным, но без моросящего дождя. Бодрствовавший с утра Билли Санчес ждал у дверей больницы в толпе посетителей, пришедших навестить своих больных родственников и нагруженных гостинцами и букетами цветов. Он вошел с остальной гурьбой, держа на руке норковую шубу, ни о чем не спрашивая и понятия не имея, где может находиться Нена Даконте, однако с твердой уверенностью, что обязательно найдет врача-азиата. Он прошел по внутреннему двору, где росли цветы и порхали лесные птички, а по краям тянулись больничные палаты: справа женские, слева мужские. Следом за посетителями он вошел в женское отделение. Он увидел длинный ряд больных женщин, сидевших на кроватях в рубашках из больничного тряпья, женщин, залитых светом больших окон, и даже подумал, что изнутри это все веселей, чем представляется снаружи. Он дошел до конца коридора, потом прошел его еще раз обратно, пока не убедился в том, что Йены Даконте среди больных не было. Потом опять прошелся по внешней галерее, заглядывая в окна мужских палат, и вдруг ему показалось, что он узнал врача, которого разыскивал.