След в пустыне
Шрифт:
— Ты шакал и сын шакала, Меджид! Не хочу больше слушать! — воскликнул Курбан.
— Ну погоди, собака!
— Сам собака!
— Тьфу! — плюнул Меджид.
— Тьфу! — плюнул и Курбан.
Андросова все не было. Едкий дым кизячного костра столбом поднимался к небу, закрывал собой полную яркую луну. Курбан, едва справляясь с одолевавшей его тяжелой дремой, подбросил в огонь веток саксаула, пламя вспыхнуло, осветив лежавших на песке верблюдов, полог и край расстеленной кошмы, сваленные в кучу вещмешки и тюки с продуктами и, наконец, связанного Меджида, злобно сверкавшего
Уголок видимого Курбану глаза Меджида, отражая красноватые отблески костра, горел алым светом. Курбан поежился.
Меджид отвел взгляд и уставился в огонь, как будто увидел там свое спасение.
Курбан снова подбросил в пламя саксаула, поправил разгоревшиеся кизяки. Одна головешка откатилась от костра на целый метр, но у Курбана не было никакого желания взять и бросить ее в огонь: все его существо просило отдыха. Если бы Курбан не опирался обеими руками на винтовку, он бы давно уже свалился на песок и уснул мертвым сном.
Какую-то секунду он еще раздумывал, правду ли сказал Меджид, что немцы взяли Москву и скоро будут здесь, потом перед глазами его замелькали круги, он увидел небольшое озеро, окруженное деревьями, белый дом, отражающийся в спокойной глади, потом откуда-то выплыло прекрасное лицо Зори Мухамедниязовой. То приближаясь, то удаляясь, оно смотрело на него осуждающим взглядом и словно качалось на волнах в струящемся горячем мареве. Зоря наклонилась, взяла Курбана жесткой рукой за плечо и крикнула грубым мужским голосом:
— Нургельдыев!
Курбан вздрогнул и проснулся.
Старшина Андросов держал его за плечо. Меджид спал у самого костра, подернувшегося пеплом; звучно пережевывая жвачку, дремали верблюды.
— Ты что это вздумал спать на посту, вот я тебя под трибунал! — воскликнул Андросов, но Курбан заметил, что старшина, несмотря на крайнюю усталость, чем-то очень доволен.
«Неужели нашел?» — подумал Курбан, а вслух сказал: — Очень долго ходил, старшина, а я и не спал, совсем мало-мало задремал.
— Вот я тебе дам «задремал»! Вставай-ка — след!
Лицо Курбана само собой расплылось в радостную улыбку. Сон с него как рукой сняло. Пока он здесь разговаривал с Меджидом, а потом дремал, старшина отыскал в пустыне след Гасан-оглы. В это трудно было поверить, но Курбан поверил. Найти след человека, именно того, за кем они гнались, при лунном свете, на земле, вытоптанной тысячами овец, — сделать это мог только старшина Андрос. И если бы Андрос сказал ему, что завтра они отправятся на луну, Курбан, наверное, и в это бы поверил.
Вскочив на ноги, он, едва не потеряв равновесие спросонья, смущенный и счастливый, бросился собираться в путь.
— Что это вы в костер оба залезли, замерзли, что ли? — поднимая пинками верблюдов и торопливо приторачивая вьюки, спросил Андросов.
Курбан не сразу понял, о чем говорит старшина, но потом увидел, что Меджид вполз почти в самый костер и сейчас все еще спал в неловкой позе на спине с подвернутыми под поясницу связанными руками.
Когда Курбан наклонился, чтобы скатать кошму, он увидел внимательный, направленный на него взгляд Меджида.
Какое-то новое выражение появилось
— Курбан, как отъедем, бросай старшину, пойдешь со мной к Аджарали, не пойдешь — плохо тебе будет…
— Ты еще грозить? — возмутился Курбан.
— Что там такое? — донесся голос Андросова.
— Ехать не хочет, спать хочет, — ответил Курбан и подумал, зачем они с Андросом здесь? Два малознакомых друг другу человека посреди пустыни, у затерянного в песках колодца и с ними дезертир, но свой и даже близкий человек, Меджид. Зачем попался им на дороге Меджид?.. Где-то далеко люди, селения, города и еще дальше фронт, о котором Курбан только слышал. Если бы старшина не гнался за Гасаном третьи сутки без отдыха и сна, Курбан, может, и не знал бы, как трудно бывает на передовой. Узенький мостик перекинулся к ним от фронта. Здесь тоже шла война, и, как говорил Пономарчук, не менее важная, чем на Западе. Кто знает, что за птица этот неуловимый Гасан-оглы, может быть, очень важный шпион?
В лунном свете виднелось сгрудившееся у колодца стадо, на небе сияли спустившиеся, казалось, к самым барханам крупные звезды. Кругом тишина, слышно, как начинает повевать, шурша песчинками, предрассветный ветерок. Спят пастухи, спит стадо, только изредка зарычит или коротко взлает собака, отгоняя зверя, да повиснет в воздухе на высокой ноте плач шакала. И снова все тихо.
До рассвета было еще далеко, когда маленький караван снова двинулся в путь. Прошел час, и еще один час, позади остались и колодец, и люди, и стадо. И опять вокруг лишь полная неверных теней пустыня. На десятки километров ни одного живого существа. Курбан почувствовал, как где-то внутри него началась противная дрожь — приближалось холодное утро.
Мелкие капельки росы, словно изморосью, покрыли прицел винтовки. На росе отсветы зари, все шире охватывающей восточную часть неба.
Стуча зубами от холода, не в силах унять дрожь, сотрясавшую его, Курбан следил за гребнями двух ближайших барханов, куда ушел Андросов в обход стана Гасан-оглы.
Никто не мог им помочь: вокруг ни души, если не считать захваченного ими Меджида, оставленного возле верблюдов.
«Головой отвечаешь!» — вспомнил Курбан слова старшины о Меджиде. В ту же секунду метрах в ста от Курбана появился широкий приземистый человек, пригибаясь, пробежал несколько шагов, быстро обернулся, выбросил руку с маузером. В барханах гулко прокатился выстрел.
Гасан-оглы! Андросов гонит его в сторону Курбана. Еще несколько минут — и Курбан должен будет стрелять, но так, чтобы не убить Гасана, захватить живьем…
Гасан-оглы не зря считался опытным лазутчиком. Он и не думал убегать, а, обогнув бархан, как кошка, вскарабкался на него сбоку, выжидая появления Андросова. Курбан едва не крикнул, но вспомнил, что старшина строго-настрого приказал ему молчать, чтобы не вспугнуть врага.
Вдруг он увидел, как Андросов, приподнявшись над гребнем бархана, замер, глядя туда, где они оставили верблюдов.