След в след
Шрифт:
Как-то вечером, после отбоя, когда Сашка мысленно раскидывал подручных Крюка в жестокой драке, суетной десятник подошёл к нему:
– Пошли.
В огороженной каптёрке тепло и даже светло: две колымки* висят по углам. Самого Крюка нет. Михась в торце стола, слева Жмых, Хмара; Лукьян полулежал на нарах, в руках книга, вроде как и не в этих краях находится – читает. Улыбка блаженного гуляет на губах. В глубине каптёрки развалился Циклоп.
Жмых спросил сразу, придушив собственный голос до звенящей хрипоты:
– Мы вот что! В толк никак не можем разуметь. То ли у тебя с Крюком свои тёрки, то ли и вправду
Огородников не торопился с ответом. Вчера Крюк и его подручный отказались брать топоры и рубить сучья. Работу им определили – не бей лежачего, так они даже её отказались выполнять. Бригадир, понятное дело, отмолчался. Себе дороже: ночью перережут горло, и всё. А бригада в результате осталась в штрафниках: без дополнительной пайки хлеба. Сашка-пулемётчик не лез в эти дела долго, пока просто не прорвало. Что сейчас говорить? Оправдываться? Перед кем? Очевидно, воры уловили настроение заключённого, не торопились с решением. Откровенного сочувствия не проявляли, а вот понимание всей сложности возникшей ситуации назревало. Так показалось Огородникову. А может, просто показалось? Может, просто раскидывают свою мазу*? Кто их разберёт?!
– Присаживайся, – тёплым отеческим голосом приглашает Михась.
– Торопиться нам некуда. Чайку пей, – спокойно предложил Михась.
Сашка-пулемётчик дважды приглашения не ждёт: присел на краешек скамейки. Чай оказался на редкость душистым: откуда ему было знать, что обещанный бригадиром чай ещё в обед уплыл на стол уркаганов.
– Бригадир никак не может договориться с нормировщиком, – заговорил Огородников, чуть не задохнувшись от давно забытого аромата. – Отсюда и проблем много.
– Но мы же не будем решать ваши проблемы, – заметил Жмых, неприязненно поглядывая на Огородникова.
– У нас же как? Бригадир должен всё решать с нормировщиками, чтоб план приписывали, а для этого подмазать чем-нибудь надо, теми же харчами с воли задобрить. А где их взять – харчи? Небось, знамо, по нашим-то статьям никаких посылок нельзя!
– А почему бы тебе не стать бригадиром? В прошлый раз с одним придурком непонятка вышла, бывает. Вот щас можно всё обговорить, – неожиданно сказал Михась, с прищуром рассматривая Огородникова, словно приценивался. В блёкло-синих глазах Михася отражается лампадный отблеск.
«Тут что-то не то, – быстро соображал Сашка. – Что им от смены бригадирства? Попа на дьяка не меняют. В прошлый раз не получилось, так опять за своё. Что же им нужно? Наверняка, подвох какой-то!»
Сашка-пулемётчик состроил задумчивую гримасу, почувствовав на себе пристальные взгляды воров. Сердце учащённо забилось: такое с ним всегда случалось в минуты сильной опасности.
– Что молчишь-то? Тяжела ноша или не по тебе? – наседал Михась, не сводя с него взгляда.
– Надо сначала в бригаде всё обсудить. У нас так принято, – с трудом сохраняя спокойствие, сказал Сашка-пулемётчик.
– Вот членоплёты, – криво усмехнулся Циклоп, расплетая в тонких синих от наколок пальцах колоду карт. – Всё у них не как у людей. Сперва говно нюхают, а потом обосравшегося ищут. Коммуняки они и есть коммуняки.
– Да и какой из меня бригадир, – спокойно рассудил Сашка-пулемётчик,
– Да ты никак идейный, – ёрничая спросил Хмара, до того сидевший в самом углу со скучающим видом.
– Идеи тут ни при чём! Есть же правило: в отказники на разводе, а если вышел с бригадой будь добр, как все. Правила-то общие, как мне помнится. И с вами обговорённые.
Зеки переглянулись. В опустившейся тишине только слышен гул в печи. Дышится умиротворённостью: не в лагере словно коротают вечер, а на какой-нибудь охотничьей заимке, после тяжёлого отстрела волков. Кстати, о волках… Верно говорят: с волками жить…
– Ты что ли эти правила писал? – негромко спросил Михась, недобро ощерившись. – Сельсоветом попахивает наш разговор. Много ненужных слов говоришь. Люди ведь устать могут от правды твоей, – под «людьми» вор, очевидно, понимал только тех, кто сидел рядом с ним.
Огородников почувствовал: самое время уходить, поднялся.
– Ладно: решайте. Завтра к вечеру скажете, что там набалаболили, -Михась уже думал о чём-то своём.
Неожиданно Лукьян оторвался от книги, посмотрел мягкими карими глазами на заключённого:
– Давай так, пулемётчик, – «пулемётчик» выделил особенно. – Фронтовые подвиги здесь не канают. Мы не на войне, и здесь тебе не фронт. Запомни одно: без бригадирства больше за тебя мазу на сходке перед Крюком тянуть никто не будет. Время обмозговать наше предложение ммм… до… завтра… Если – да, шепнёшь кому надо.
Слова эти, произнесённые негромко, но отчётливо, прозвучали, как приговор.
Глава 7
От бригадирства на зоне проблем больше, чем привилегий. Любому арестанту это известно. А уж сколько недюжинной выдержки нужно иметь, змеиной вёрткости да ума, чтоб выжить бригадиром, одному богу известно! То ли дело быть в обслуге лагерной, «придурком» иначе говоря. Огородников понимал: в обслугу не возьмут никогда, и дело не в том негласном распоряжении, что по пятьдесят восьмой на лагерные должности категорически не берут – чушь всё это, а в том, что сам он никогда не согласится на роль административного «помазанника», это не в его характере. Понимал и то, что откажи он ворам сегодня, уже вечером с ним люди Крюка разделаются. Отказаться от предложения воров – подписать себе приговор. Перед утренним разводом Сашка отыскал Николишина, рассказал всё, утаивать ничего не стал, заострил внимание на угрозах расправы. Николишин, нервно дёргая всем лицом, слушал не перебивая.
– А сам что думаешь? К чему им такой переплёт? – спросил бригадир. Сашка-пулемётчик пожал плечами.
– Думаю, когда поводок укоротится, тогда и узнаю.
– Тогда и поздно будет.
– А выходит, торопиться сейчас мне только в одну сторону, – и Огородников кивнул на высокий забор, за которым пряталось местное кладбище.
В лагерях покойников хоронили без подобающих такому случаю церемоний, как правило, в тот же день, после заключения местного врача, просто закапывали в землю с биркой на левой ноге. Никаких крестов, оградок, холмиков; ровная земля, одичавшая от полыни.