След
Шрифт:
– Не думай. Сколько?
– Шесть.
– Стаканов, бутылок или банок? Высоких? Обычных? Другими словами, какого объема?
– Шесть бутылок «Будвайзера». Обычных. Между прочим, для меня это не так уж много. Примерно то же самое, что для тебя одна.
– Сомневаюсь. Но о твоей математике поговорим потом.
– Вот только лекций мне не надо, – бормочет он, бросая на нее взгляд исподлобья. Она угрюмо молчит, и Марино со вздохом поднимает голову.
– Итак, шесть пива, один стейк, один салат в ОБП с Джуниусом Айзе и детективом Браунингом. И когда же ты услышал о моем предполагаемом возвращении в Ричмонд? Может быть, еще там, в ОБП, пока пил да ел с Айзе и
– Вычислить нетрудно.
Они сидели в кабинке втроем и пили пиво. В красном стеклянном глобусе горела движущаяся свеча. Айзе спросил, что Марино думает о Кей на самом деле. Какая она? Действительно ли такая крутая, как о ней говорят? «Да, – ответил Марино, – она крутая и дело знает, как никто другой, но только она этим не щеголяет и не выставляется». Он точно помнит, что ответил именно так, потому что Айзе и Браунинг заговорили тут же о том, как было бы здорово, если бы ее назначили на прежнюю должностьи она вернулась в Ричмонд. Они говорили об этом как о деле почти решенном, и Марино помнит, что слушал их с обидой и злостью, потому что Кей не сказала ему ни слова о своих планах, даже не намекнула. Оскорбленный, он переключился на бурбон.
«Горячая штучка, – имел наглость заявить этот идиот Айзе и тоже перешел на бурбон. – Все, что надо, при ней, – добавил он пару минут спустя, подтверждая слова соответствующим жестом и дурацкой ухмылкой. – Вот бы заглянуть под халатик. Ты слишком долго с ней работаешь, – продолжал Айзе, – поэтому, может, уже и не замечаешь или не обращаешь внимания». Браунинг сказал, что он ее ни разу не видел, но слышал много, и тоже ухмыльнулся.
Не зная, что ответить, Марино опрокинул первый бурбон и заказал второй. Когда Айзе заикнулся насчет того, чтобы заглянуть ей под халатик, у Марино сильно зачесались кулаки. Конечно, бить он никого не стал. Сидел, пил и старался не думать, как она выглядит, как снимает тот самый лабораторный халат, как бросает пальто на спинку стула или вешает в шкаф. Он гнал возникающие в голове картины: как она расстегивает пуговицы жакета, как подворачивает рукава блузки и делает все прочее, что требуется делать, когда работаешь с телом покойника. Скарпетта всегда держалась просто, не задавалась и, похоже, даже не замечала, что взгляды всех устремлены на нее, когда она расстегивает пуговицы или снимает плащ, тянется к вешалке или наклоняется. Может быть, она не замечала ничего этого, потому что на первом месте у нее всегда стояла работа, а мертвые все равно ничего не видят. Но Марино не мертвый, а очень даже живой. Или, может быть, она считает его мертвым?
– Говорю тебе еще раз – я не собираюсь возвращаться в Ричмонд, – говорит из кресла Скарпетта. Она сидит, скрестив ноги, в тех же зашлепанных грязью темно-синих брюках и настолько перепачканных в глине черных туфельках, что уже трудно вспомнить, какими они были утром. – Кроме того, ты же не думаешь, что я строила бы такого рода планы и ничего не сказала тебе?
– Кто тебя знает.
– Ты меня знаешь.
– Я сюда не вернусь. Сейчас тем более.
Кто-то стучит в дверь, и сердце у Марино подпрыгивает. Мысли мечутся между полицией, судом и тюрьмой. Он облегченно закрывает глаза, когда голос за дверью отвечает:
– Обслуживание номеров.
– Я возьму, – говорит Скарпетта.
Она встает и идет через комнату к двери. Если бы она была в номере одна, если бы здесь не было Марино, Скарпетта обязательно спросила бы, кто там, и посмотрела в «глазок». Сейчас беспокоиться не о чем – он за спиной, и в ножной кобуре у него полуавтоматический «кольт» двадцать восьмого калибра. Впрочем, до стрельбы
– Как дела? – осведомляется прыщеватый молодой человек в форменном костюме, вкатывая в номер тележку.
– Все хорошо, спасибо, – отвечает Скарпетта и, порывшись в кармане брюк, извлекает аккуратно сложенную десятку. – Можете оставить все здесь. Спасибо. – Она протягивает ему десятку.
– Спасибо, мэм. Удачного вам всем дня. – Он поворачивается и выходит, осторожно закрыв за собой дверь.
Марино сидит на кровати неподвижно, и только глаза бегают за Скарпеттой. Он смотрит, как она снимает пластиковую упаковку, как добавляет масло в овсянку, как посыпает ее солью. Потом открывает другой квадратик масла, намазывает его на тосты и наливает две чашки чаю. Сахар в чай Скарпетта не кладет. На тележке вообще нет сахара.
– Давай. – Она ставит овсянку и чашку крепкого чая на столик у кровати. – Ешь. Чем больше съешь, тем лучше. Может, самочувствие поправится. Может, память вернется. Чудеса, знаешь ли, случаются. – Она идет к тележке за тостами.
При виде овсянки желудок начинает протестовать, но Марино все же берет ложку и зачерпывает кашу. Ложка и каша напоминают, как Скарпетта брала пробу грунта деревянным шпателем, и за первой волной отвращения накатывает вторая. Лучше бы было напиться в стельку и свалиться. Но нет, он напился и не свалился. Глядя на кашу, Марино еще прочнее утверждается в мысли, что ночь не прошла без последствий.
– Не могу.
– Ешь, – строго, как судья, говорит Кей из своего кресла.
Марино пробует овсянку и с удивлением обнаруживает, что вкус у нее довольно приятный, и идет неплохо. Не моргнув глазом он расправляется с целой тарелкой и принимается за тосты. И все это время Кей наблюдает за ним. Она ничего не говорит и только смотрит, и Марино прекрасно знает, в чем дело, – он до сих пор не рассказал ей правду. Он придерживает детали, которые – сомнений нет – убьют фантазию и растопчут воображение. Как только она все узнает, у него не останется ни одного шанса. Тост вдруг застревает в горле, и Марино не может его проглотить.
– Полегчало? Выпей чаю. – Теперь она точно судья – прямая фигура в темном на фоне серого неба. – Съешь все тосты и выпей по крайней мере чашку чаю. Организм нуждается в пище. У тебя обезвоживание. Кажется, у меня есть адвил.
– Адвил? Это хорошо, – отвечает Марино с набитым ртом.
В нейлоновом мешочке что-то звякает, и в руке Кей появляется пузырек с адвилом. Марино пережевывает остатки тоста, залпом проглатывает чай и вдруг чувствует, что проголодался. Кей подходит к кровати, откручивает колпачок и вытряхивает ему на ладонь две таблетки. Пальцы у нее проворные и сильные, но на его громадной ладони выглядят маленькими. Они легко касаются его кожи, и это прикосновение для Марино дороже и приятнее многого другого.
– Спасибо, – говорит Марино, когда Скарпетта возвращается в свое кресло.
«Если понадобится, она просидит в этом чертовом кресле целый месяц, – думает он. – Может, так и сделать? Пусть сидит целый месяц. Она никуда не пойдет, пока не я не расскажу ей все. Хоть бы перестала так смотреть».
– Как наша память?
– Кое-что утрачено безвозвратно. Такое, знаешь ли, тоже случается. – Марино допивает чай и осторожно глотает таблетки.
– Да, кое-что уходит навсегда, – соглашается Скарпетта. – А что-то никак не забывается. И еще есть такое, о чем трудно говорить. Итак, вы с Айзе и Браунингом пили. Что дальше? Во сколько примерно ты переключился на бурбон?