Следопыт, или На берегах Онтарио
Шрифт:
— Не бойтесь, обворожительная Мэйбл! Лишь пожелайте стать четвертой, и все другие будут забыты, а ваша редкая красота и ваш ум возвысят вас до уровня первой. Не беспокойтесь, вы никогда и нигде не будете четвертой!
— Ваше утверждение несколько ободряет меня, мистер Мюр, — рассмеялась Мэйбл в ответ, — что бы я ни думала о прочих ваших уверениях. Но, признаюсь, я предпочитаю быть четвертой среди красавиц, чем четвертой среди жен!
С этими словами Мэйбл упорхнула, предоставив квартирмейстеру в одиночестве переживать свое поражение. Ей пришлось пустить в ход чисто женские средства
— Ничего не выйдет, квартирмейстер, ничего не выйдет! — начал проводник, смеясь своим беззвучным смехом. — Она молода и резва, не такие у вас проворные ноги, чтобы догнать ее. Поговаривают, будто вы ходите за нею по пятам, да только в ногу никак не попадете!
— А я то же самое слышал о вас, любезный, хотя трудно поверить, чтобы у вас хватило на это самонадеянности.
— Боюсь, что вы правы, да, я этого боюсь; как подумаю о себе — что я такое, как мало я знаю и как сурова моя жизнь, то сам понимаю, что бессмысленно питать надежду, будто такая ученая, такая веселая, добрая и нежная…
— ..и красивая, не забудьте добавить, — грубо прервал его Мюр.
— Да, да, и красивая, — кротко и смиренно согласился проводник. — Конечно, я должен был вспомнить и о красоте, когда перечислял все ее достоинства, потому что молодая лань, когда она еще только учится прыгать, не так радует глаз охотника, как Мэйбл радует мой взор. Я в самом деле боюсь, что все мои мечты о ней несбыточны и самонадеянны.
— Ну, уж если вы сами, любезный, так думаете по своей природной скромности, то я считаю своим долгом по отношению к вам, моему старому товарищу и однополчанину…
— Квартирмейстер, — перебил его собеседник, пристально глядя ему в лицо,
— мы часто живали вместе в стенах крепости, но очень редко встречались за ее валами — в лесах или в стычках с врагом.
— Гарнизон или палатка — какая разница? Таковы мои обязанности, они удерживают меня возле складов с амуницией и провиантом, как это ни противоречит моим склонностям. Вы сами должны это понять, ведь и У вас в крови кипит воинский пыл. Но если бы вы слышали, что Мэйбл только что говорила о вас, вы бы сразу перестали добиваться благосклонности этой наглой и своенравной девчонки.
Следопыт в упор посмотрел на лейтенанта. Разумеется, ему очень хотелось знать мнение Мэйбл о себе, но в нем было слишком много прирожденной, истинной деликатности, чтобы выспрашивать, что о нем говорили. Сдержанность и чувство собственного достоинства, проявленные
— Вам все-таки надо знать ее мнение. Следопыт. По-моему, каждый человек должен быть осведомлен о том, что говорят о нем его друзья и знакомые. Так вот, в знак уважения к вашей репутации и вашим чувствам я сейчас все перескажу вам в немногих словах. Вы не заметили, какие у Мэйбл становятся лукавые и озорные глаза, когда ей вздумается над кем-нибудь посмеяться?
— Нет, лейтенант, мне ее глаза всегда кажутся прекрасными и ласковыми, хотя иногда, согласен, в них искрится смех, да, да, я не раз видел их смеющимися, но это всегда сердечный и добрый смех.
— Да, да, так было и на этот раз: глаза ее, если можно так выразиться, смеялись без удержу, и в самый разгар этого веселья она выкрикнула такие слова о вас.., надеюсь, вы не будете слишком огорчены. Следопыт?
— Как же не буду, квартирмейстер! Конечно, буду. Мнение Мэйбл для меня значит больше, чем мнение всех прочих людей.
— В таком случае не стану говорить, лучше промолчу. Зачем расстраивать человека, передавая, что говорят о нем его друзья, особенно если знаешь, что их слова могут его обидеть! Итак, больше ни звука!
— Я не могу заставить вас говорить, квартирмейстер, если вы не хотите. Да, пожалуй, мне лучше и не знать мнения Мэйбл о себе, тем более, если как вы намекаете, оно не в мою пользу. Эх, если бы мы могли переделывать себя по своему вкусу, а не оставаться такими, какими создал нас бог, то и характер, и образование, и наружность — все было бы у нас иным. Бывает, человек и груб, и резок, и невежествен, но, если он этого не подозревает, он все-таки счастлив. В то же время как горько видеть собственные недостатки в ярком свете дня именно в такую минуту, когда этого меньше всего желаешь!
— Вот это умно сказано, rationnel, как говорят французы. То же самое и я старался внушить Мэйбл, но тут она неожиданно убежала от меня. Вы заметили, как она ускакала прочь при вашем появлении?
— Как же было не заметить! — глубоко вздохнул Следопыт и так крепко стиснул рукой ствол ружья, что пальцы будто вросли в железо.
— Это было не только заметно — это было просто скандально, да, это точное слово, лучше и в словаре не найдешь, копайся в нем хоть целый час. Так и быть, Следопыт, я не вижу причин утаивать это, знайте же: эта кокетка удрала, не желая слушать мои доводы в вашу защиту.
— Какие же доводы могли вы привести в мою защиту, квартирмейстер?
— А уж это смотря по обстоятельствам, любезный друг. Я не рискнул бы бестактно рассуждать вообще, но готов был отразить каждое ее обвинение в частности. Назови она вас полудикарем, грубым жителем границы, я мог бы, понимаете ли, разъяснить ей, что это оттого и происходит, что вы жили на границе и вели полудикую жизнь; тогда все ее обвинения сразу бы отпали, должна же она быть мало-мальски справедливой?
— И вы сказали ей все это?