Следователь по особо важным делам
Шрифт:
Емельян Захарович скромно, но басовито посмеялся.
И, чтобы все-таки выдержать официальный тон наших отношений, попросил:
— Я понимаю, Игорь Андреевич, вам надо со многими людьми видеться, но нельзя ли так, чтобы не в ущерб производству?
— Помилуйте, Емельян Захарович, не упомню, чтобы навредил чем-нибудь… Да и уборочная у вас, судя по сообщениям радиоузла, — я показал на тихо звучащий приёмник, — идёт хорошо.
— Слава богу, не жалуемся. Собственно, уже заканчиваем. Но что уборочная? Соберём этот урожай, думать о следующем надо. Зябь. А там
— Наверное, так у всех. Рабочие, мне кажется, тоже на печи не лежат. Каждый день у станка.
— Разумеется, — согласился он. — Только у них ритм один и тот же. А у нас — вроде циклов. Ну, может, зимой немного легче. Да и то-в сравнении. Но я хочу сказать, что сейчас особенно напряжённо… Вот все думаю, не пора ли на пенсию. Года не те. Да и старые раны все больше беспокоят. Молодёжи пора браться за узду. — При этих словах я почему-то подумал об Ильине: не метит ли он на место Емельяна Захаровича? — Вот каждый год осенью решаю: все, пора в конюшню, свой заслуженный овёс жевать.
Нет. Проходит осень. Сводишь концы с концами, глядишь, не такие уж плохие показатели. Думаешь, ладно, ещё один годик. Тем более начальство не снимает. Потянем лямку… — Он погладил свой лысый череп. — Но почему-то нынче особенно тяжело заканчиваю год. И обязательства высокие…
Не знаю. Подсчитаем — посмотрим.
Мурзин невольно выдал свои опасения. Насколько я понял, его беспокоили не только старые раны. Урожай…
И престиж. Может быть, даже положение.
— Но какие все-таки претензии ко мне? — спросил я.
— Собственно… Понимаете, у нас каждая транспортная единица на учёте, а вы на целый день грузовую машину, можно сказать, заняли…
— Я езжу на автобусе.
Мурзин кашлянул в кулак:
— О Коломойцеве я. Шофёр. Трехтонка.
— Он был занят на допросе не более полутора часов.
Емельян Захарович хлопнул себя по коленям:
— Вот же! А представил повестку, будто весь день…
Я вспомнил, что действительно, кажется, не поставил ему часы. Посчитал: не город, в деревне сойдёт и так. Тутошний талант-самородок со светло-голубыми глазами преподал мне небольшой урок. Впредь буду отмечать время допроса вплоть до минуты.
— Что я могу поделать, — сказал я, — моя работа, наверное, требует жертв.
— А может, как-нибудь в нерабочее время? Я же вам предлагал…
— Например?
— Ну, вечерком, после одиннадцати. Или утром. Часиков в шесть.
— Нет, Емельян Захарович, нельзя.
— Почему же? Вечером, например, самое время для беседы. Недаром люди собираются обычно, так сказать, для душевного разговора под вечер.
— Вы хотите сказать, для лёгкого, весёлого общения…
То — другое. А мы не имеем права этого делать. По закону не полагается.
— Ну да, — усмехнулся он. — Прямо так вы закон и соблюдаете…
— Конечно, — сказал я. — Представьте себе, человек весь день работал, он устал, рефлексы его притуплены, внимание ослаблено. А допрос-это огромная ответственность. Тут каждое слово может сыграть
Неточное показание может обернуться против допрашиваемого. Поэтому-то закон и оберегает его.
— И никогда никаких исключений? — прищурился Мурзин.
— Есть. Но и они тоже предусмотрены кодексом. Иногда обстоятельства дела вынуждают производить допрос и среди ночи. В любое время суток. Но это-в особых случаях. И мы должны обосновать почему. За нарушение нас тоже по головке не погладят.
— Ну что же, закон следует уважать, — сказал Емельян Захарович. Он смотрел в сторону. Я чувствовал, что мои слова его не очень убедили. Или он не хотел верить мне полностью. Не знаю.
— Вот именно, надо уважать. Поэтому, дорогой Емельян Захарович, хочешь не хочешь, вам придётся мириться с некоторыми моими действиями. — Он развёл руками. — А насчёт Коломойцева… В дальнейшем от меня будут исходить оправдательные документы, составленные самым строгим образом…
Он поднялся уходить. Спросил, не нуждаюсь ли я в чемнибудь. Я, разумеется, сказал, что не нуждаюсь. Единственное, что я у него попросил, это помочь найти человека, который разносил бы мои повестки. Дело это нехитрое, необременительное: здесь все рядом.
— Какой разговор, — согласился Мурзин. — Поможем.
Да хотя бы Савелий Фомич. Днём ему делать нечего, впрочем, как и ночью. Пусть потрудится для правосудия.
— Ещё одну справочку, Емельян Захарович. Я слышал, секретарь партбюро ваш в отъезде. Когда верн„тся?
— А что?
— Хотел побеседовать…
— Ой, не скоро.
Жаль. Хотелось поговорить с ним об Ильине. Кое-какие черты характера главного агронома стали бы для меня яснее, …Через несколько дней я встретился с людьми из североозерского кафе. Залесскую и Ильина видели вместе. Примерно за месяц до её смерти. Они якобы заняли столик.
Ильин взял бутылку сухого вина. Я спросил, берет ли главный агроном спиртные напитки, когда обедает здесь один.
Мне ответили, что иногда, если это конец рабочего дня, выпивает стаканчик красного. Но только сухого. А оно бывает здесь очень редко.
И все-таки бутылка вина, которую они выпили здесь с Залесской, не давала мне покоя. Прийти в кафе с женщиной днём и взять бутылку спиртного
— это о чем-то говорит, тем более что Залесская в положении… Вино является признаком доверительных отношений.
В довершение всего в тиои руки попал документ, который заставил призадуматься ещё сильнее о возможной связи Залесской с Ильиным.
По моей просьбе Серафима Карповна провела второй допрос Завражной. У Маши дома.
Показания воспитательницы мало чем отличались от тех, что она дала мне. Завражная рассказывала Ищенко, какая Анна Залесская была добрая, внимательная и милая.
И какой хороший человек её муж. И все вокруг, в общемто, добрые и хорошие. Уже в конце допроса Завражная вспомнила, что месяца через полтора, после того как Залесские приехали в Крылатое, Аня дала ей запечатанный конверт с проаьбой сохранить его на время. Простодушная девушка так и не вскрыла его даже после смерти Ани.