Следствие не закончено

Лаптев Юрий Григорьевич

— Плохого тут ничего нет, Иван Данилович. В этом, хотите знать, сказывается не легкомыслие, а сознание собственной силы, вера в завтрашний день, — авторитетно сказал Матвеев.

Вообще Петр Петрович высказывался свободно, уверенно и веско. Несколько портило, правда, впечатление то, что говорил Матвеев всегда с твердым убеждением, что слушающие с ним согласятся. Хотя многим это нравилось: «Матвеев уж если скажет, так скажет. Каждое слово как гвоздем прибьет».

— Вот вернемся к вашему колхозу. Как вы думаете,

почему «Заря» опять в передовики попала?

— Об этом вы спросите руководителей наших. А мы что — люди маленькие, — скромно уклонился от ответа Шаталов, — Нам ведь только за плугом ходить доверяют да шорничать.

— Маленьких людей в нашей стране нет! — со снисходительной улыбкой возразил Ивану Даниловичу Матвеев. — Сегодня вы за плугом ходите, а завтра — депутат в райсовете!

— Кабы все так думали, как вы говорите, Петр Петрович, — вступила в разговор Прасковья Ивановна. — А послушаешь наших — только и света в окне, что Торопчин да Бубенцов, Бубенцов да Торопчин. Сегодня мой Иван Данилович попробовал было возразить на правлении…

— Помолчи лучше, Прасковья, — остановил жену Шаталов. — Поспорили, правда, крепко, но… Зачем сор из избы выносить…

— Это не сор! — веско поправил Ивана Даниловича Матвеев. — Лично для меня мнение рядовых колхозников дороже всего. Я, Иван Данилович, сразу понял, что поступок вашего председателя не случайность. Кого-кого, а меня благополучными сводками не обманешь. Где сейчас Торопчин?

— А кто его знает! Я Ивана Григорьевича дён десять и в глаза не видал. А по совести сказать, хоть бы мне его и век не видеть.

— Интересно. Хотел бы я вас, товарищ Шаталов, расспросить кое о чем поподробнее. — Матвеев вынул из портсигара папиросу, энергично дунул внутрь мундштука, закурил. Потом достал из офицерского планшета блокнот.

— Клавдия, ты ведь, кажется, к тетке с утра собиралась, — обратился Шаталов к дочери.

Девушка сидела, повернувшись к окну, и лица ее в первый момент Иван Данилович не видел. А когда Клавдия отвернулась от окна, тревоги на ее лице уже не было.

Сказала равнодушно:

— Из головы вон.

Но зато внутри, под шелковой блузкой, сердце билось не так, как всегда — неслышно. Оно настойчиво постукивало тугим молоточком в грудь. Но его, свое сердце, слышала только сама Клавдия. Даже мать не замечала, что уже больше двух месяцев девушка ни днем, ни ночью не знала покоя. Видела, правда, Прасковья Ивановна, что дочь похудела и лицом стала какая-то светлая, но не додумалась объяснить это словами песни: «То не ветер ветку сушит — сушит девушку любовь». Или забыла Прасковья Ивановна свою молодость, когда против воли родительской ушла из богатого дома к батраку? Или дочь ее, Клавдия, все это время вела себя так, что обманула даже материнские глаза?

Сильная была девушка Клавдия Шаталова, самолюбивая, упрямая. Заплакать бы надо, а она смеется.

Поклониться бы поласковей, а она еще выше голову поднимет и так взглянет на того, кто дороже всего на свете, что никакой надежды у человека не останется.

— Скажи тетке, что я ее буду ждать в воскресенье, — напутствовала уходящую Клавдию мать.

— Скажу.

Как же, дождется тетка приглашения!

5

Степенно прошла Клавдия Шаталова по улице села. Но, выйдя к мосту, круто свернула, птицей пронеслась по узенькой тропке, проложенной в прибрежных кустарниках, потом вдоль огородов. И только в сенях избы Торопчина задержалась, перевела дух, поправила волосы.

Ивана Григорьевича Клавдия застала в том же положении, в каком оставила его мать, Анна Прохоровна. Он сидел за столом, опустив голову на руки.

В горницу уже закрадывался вечерний полумрак.

Девушка постояла у порога, испытующе, из-под шали оглядываясь. Потом, убедившись, что в избе, кроме Ивана Григорьевича, никого нет, позвала тихонько:

— Ваня…

Торопчин не отозвался. Не шевельнулся даже.

Тогда Клавдия неслышно скользнула к столу, присела рядом, откинула шаль. К ней, доверительно мурлыча, пододвинулась кошка.

— Ваня, — позвала Клавдия уже настойчивее.

Только тогда Торопчин с усилием, как большую тяжесть, поднял от рук голову. Увидав Клавдию, не удивился. Крепко потер лоб. Сказал:

— Пришла… А я заснул, оказывается.

Зато Клавдия очень удивилась такой встрече. Обиделась даже. Сказала взволнованно:

— Смотри! Будто так и надо… Да я бы ни в жизнь не пришла.

— Я бы к тебе пришел, Клаша. Обязательно.

Иван Григорьевич улыбнулся. Потянулся так, что хрустнули в сильных плечах суставы.

— Хорошо!

— Вот так хорошо! — Клавдия взяла на руки кошку, пододвинулась ближе к Торопчину. Неожиданно для себя; заговорила совсем не о том, о чем хотелось: — Председатель-то, а? Сам Матвеев его привез. Пьяный!.. А уж тебя Бубенцов как ругает!.

— Не слышал.

— А люди-то что же, врут?

— Бывает и так. Еще и чихнуть не успеешь, а люди тебе уже «будь здоров» кричат. Эх, Клаша, я и сам иногда не понимаю, почему я так людей наших люблю? Поганки не в счет. Вот на иного смотришь и думаешь — мусорный человечишко, репей! А как доберешься до нутра…

— А там черемуха! — Клавдия рассмеялась. Первая минута встречи, которой она очень боялась, прошла как-то легко и незаметно. — Чудак ты все-таки… Ваня. Доверчивый какой.

— Едва ли. Тебе я действительно верю. И Бубенцову тоже, хоть и ругает он меня. А вот папаше твоему… Матвеев-то у вас?

— У нас, — при напоминании об отце Клавдия помрачнела. Зачем это? Ведь не о том пришла она говорить. Неужели же Иван Григорьевич не догадывается?

— Обо мне беседуют?