Следствие защиты
Шрифт:
Еще никто и никогда не ранил его столь глубоко. Он даже не находил в себе сил для ответа. Он вышел из кабинета на кухню и налил себе полный стакан виски, выпив его в пять глотков. И затем еще один.
О большинстве женщин Уоррен думал так: они не настолько рассудочны, как мужчины, а потому гораздо мудрее нас. Они приходят к умозаключениям интуитивно, как бы походя, что под силу лишь немногим мужчинам. Редко им самим удается объяснить это, потому что к умозаключению, которое они сделали, ведут очень немногие окольные пути, если таковые вообще есть, – но это те самые пути, которые мужчины так любят и которые порождают в нас чувство, что мы разумно отклонили все альтернативы. Женщины обладают такой способностью, потому
И поэтому Уоррен не стал отрицать предъявленных ему обвинений. Не стал спорить. Он спросил себя, что он сделал неправильно. Не обманывал ли он себя всю жизнь? Возможно, жестоко подумал он, я слишком хорошо за нею ухаживал, убедил ее в том, что я состоятельный человек, хотя на самом деле я ничто.
Они с Чарм обратились к психиатру, и по окончании недельного курса лечения Уоррен с волнением объяснил врачу:
– Если я способен овладеть кулинарным искусством и изучил в Мексике испанский язык, значит, я найду в себе силы и для того, чтобы сделать свой брак счастливым. Остаться без поддержки – это самое серьезное испытание для человека.
Сексуальная жизнь Уоррена и Чарм на время наладилась. По вечерам ему удавалось соблазнять жену. Однажды утром в выходной день, когда он с Уби вернулся с разминки, Чарм, свежеумытая, дожидалась его, облокотясь на подушки.
Но это продолжалось недолго. Вся остальная жизнь, его жизнь как адвоката, продолжала заботить и мучить Уоррена.
В несчастном браке есть нечто, сводящее все на нет: стремление определить, что идет не так, нежелание отказываться от того хорошего, что осталось, – и одной лишь потребности в трудную минуту склонить голову и поверить в любовные признания, которые столь прославлены людьми и столь дороги их воображению, по-видимому, для сохранения такого брака недостаточно.
Прошел еще год, и Хилтон продал “Шамрок” Техасскому медицинскому центру для перестройки в десятиэтажный автомобильный гараж. Уоррену казалось, и его брак с Чарм проделал тот же самый путь, что и “Шамрок”, – из чего-то изящного, пылкого и веселого превратился в скучное занятие, они просто смирились с жизненными обстоятельствами. Поблекшая слава, думал Уоррен, как и мой любовный роман с Законом.
Но затем в одну из майских пятниц Уоррен слушал Скута Шепарда, который ходатайствовал об уменьшении залога для Джонни Фей Баудро, а на следующей неделе координатор суда, с которой Уоррен был едва знаком, предложила ему принять дело по защите бездомного человека по имени Гектор Куинтана, обвинявшегося в преднамеренном убийстве.
Он позвонил секретарше Скута Шепарда, и та сообщила, что ленч назначен на вторник.
– Мистер Шепард будет присутствовать на слушании дела в 181-м суде. Если бы вы смогли заехать за ним туда в половине первого, он был бы вам весьма признателен.
– Я подъеду, – пообещал Уоррен.
Ему было необходимо время, чтобы выпить чашечку кофе перед назначенной в полдень встречей с судьей Лу Паркер. Обойдя группу ожидавших лифт присяжных, Уоррен вошел в кабину. Когда лифт остановился на четвертом этаже, туда вскочил Рик Левин с неизменно светящимся добрым юмором в карих глазах. В конце девятнадцатого века прадед Рика эмигрировал из Киева. Корабль с эмигрантами направлялся в Нью-Йорк, однако чиновники иммиграционной службы на Эллис-Айленде, заваленные бумажной волокитой, по ошибке переадресовали его в Мексиканский залив, на Галвестон-Айленд, посодействовав таким образом основанию первой еврейской колонии в
– Как настроение, дружище?
– Только что поднялось благодаря слушанию в четыреста шестнадцатом, – ответил Уоррен. – Восемь лет пацану – за то, что он облапал четырнадцатилетнюю девчонку на школьном дворе.
– Вместо этого ему надо было ее оттрахать, – глядишь, ей бы это понравилось, и она не стала б жаловаться, – сказал Рик. – Надеюсь, ты дал ему такой совет на будущее?
В кабину вошел Боб Альтшулер. Хотя обычно он выглядел грубовато-торжественным и важным, словно волосатый мамонт, на сей раз судебный обвинитель, по-видимому, был чрезвычайно доволен собой. Кивком головы он приветствовал молодых адвокатов.
– Что это вы такой счастливый сегодня? – спросил Уоррен. – Не иначе, как упекли кого-нибудь на всю катушку.
Улыбка Альтшулера померкла, и он пробормотал что-то, чего оба адвоката не смогли разобрать. Он вышел из лифта на втором этаже.
– Терпеть не могу этого человека, – сказал Уоррен.
– У меня такое чувство, что он это знает.
– Вот негодяй, которому доставляет удовольствие отправлять людей за решетку, причем на такой срок, на какой только позволяет закон. Возможно, он даже кончает каждую ночь при мысли об этом.
– Ты в интересном настроении сегодня, – сказал Рик.
В кафетерии, под флюоресцентными лампами, свет которых смывал с человеческих лиц все тени, Уоррен и Рик пили кофе из пластиковых стаканчиков.
Рик рассказывал:
– Я сейчас работаю в двести пятьдесят втором с клиентом, перевозившим пять килограммов первоклассного героина. Короче, я уже приготовился подавать прошение, но штат не желает опускать планку ниже тридцати лет. Мой клиент заявил: “Да пошли вы все! Суд, так суд”. Я не сумел убедить его, что не стоит доверять свою судьбу двенадцати людям, которые слишком глупы, для того чтобы хоть на шаг отступить от своих представлений о долге присяжных.
Уоррен едва слушал.
– У Лу Паркер теперь новая судебная координаторша, – сказал он, – и эта женщина, похоже, не слышала о том, что произошло между мной и судьей три года назад. Паркер подыскивала молодого адвоката, как она говорит, чтобы назначить на дело о преднамеренном убийстве при отягчающих, – “мокрая спина” [12] застрелил какого-то вьетнамца. Я не знал, что все еще считаюсь молодым, но я подошел вовремя. Или, может быть, наоборот – не вовремя.
12
“Мокрыми спинами” в США называют нелегальных иммигрантов из Мексики.
Оливковое лицо Рика нахмурилось.
– Паркер не могла отдать “преднамеренное” тебе.
– Вот и я так думаю. Но если я сумею получить его, то я за это возьмусь.
– Ты снова готов сыграть в поддавки с леди-гиеной?
– Я бы не сказал, что это мое сердечное желание, но я приму предложение.
Лицо Рика выражало растерянность и огорчение.
– Послушай своего старого друга, – сказал он. – У Паркер на табличке написано: “Господь – моя пастушка, у меня нет собственных желаний”. Сама она курит прямо на судейской скамье, но никому другому не позволит курить даже в зале. Она не разрешает женщинам-юристам носить туфли с открытыми мысами. Я однажды привел к ней старого чернокожего дворника, обвинявшегося в пустяковой краже. Она все время называла его “бой”, – человек так и сойдет в могилу, не забыв про это. Если идешь на слушание в двести девяносто девятый и присяжные присудят условное освобождение, то Лу Паркер автоматически добавляет твоему клиенту тридцать дней тюрьмы как свою непременную оговорку. Она как будто намекает тебе: “Ах, ты отважился отнимать у меня время, так я тебя проучу”. Это не суд, а какое-то бюро проката.