Следствием установлено…

Тихонов Юрий

«Ура, ура, ура, виват? — мысленно сказал себе Вершинин, заметив реакцию обоих. — Он!»

— Это не тот, — почти беззвучно слетело с губ Глухова.

В первое мгновение Вячеславу показалось, что он ослышался.

— Как не тот? Вы же узнали его. Я видел.

— Не тот, — тихо повторил парнишка.

С ехидной улыбочкой Субботин распрямился на стуле.

— Значит, не тот? — переспросил Вершинин. — Тогда кто же это? Кто? Ведь ты знаешь его.

Повернув к следователю умоляющее лицо, Глухов затараторил скороговоркой:

— Не

он это, не он, честное слово, не он. Другой это.

— Другой? Какой другой?

— Он рядом стоял с тем парнем, у которого отняли шапку и перчатки. Тоже был пьяный. У него Ханыга ничего не взял, взял у другого, — бормотал Виктор, избегая взгляда Субботина.

Вершинин рассчитывал теперь, что Субботин должен признаться, однако он ошибся. Тот равнодушно взирал на происходящее, словно оно касалось другого человека.

«Сильна выдержка у непробиваемого, — подумал Вячеслав, пытливо рассматривая его бесстрастное лицо, — ну, да ладно, как ни хорохорься, а признаваться придется».

— Рассказывай, — сказал Вершинин, обращаясь к Субботину.

Субботин едва заметно передернул плечами.

— Рассказывай, рассказывай, Вадим. Смелей. Ты же видишь, запирательство бесполезно, нам все известно. Теперь хочется от тебя услышать, что происходило в тот Вечер после того, как Шестаков, то бишь Ханыга, ограбил твоего приятеля.

— Опять вы мне про Ханыгу. Откуда мне его знать?

— Позволь, позволь. Ты ведь был частым гостем на вокзале, сам этого не скрываешь.

— Был. Ну и что же?

— Ханыга тоже проводил там почти каждый вечер. Друг друга вам не миновать. Вот посмотри, — он показал ему небольшую фотографию Шестакова.

Вадим равнодушно посмотрел на снимок и покачал головой.

— Первый раз вижу.

— Значит, Нина по-твоему врет?

— Врет.

— И Глухов?

— Врет, как шакал.

— Ну подумай, зачем им врать, оговаривать тебя, если вы незнакомы друг с другом. Нину ты видел только мельком, Глухова совсем не знаешь. Какие могут быть счеты между вами?

— Глиста скажет то, что вам нужно, а этому сеньору-помидору просто со страху померещилось. Он метался-то, как крыса. Да и вы, я заметил, здорово волновались из-за своей затеи с опознанием. Боялись лопнет.

— Значит, и я уже задался целью погубить тебя?

— Все может быть, — упрямо сказал Субботин. — Убийство вам надо раскрывать, а мне его легче всего пришить. Вот и стараетесь.

— Почему именно тебе, а не другому? — с иронией поинтересовался Вершинин.

— Так, — последовал короткий ответ.

Вячеслав положил авторучку на стол, собрал бумаги, сложил их аккуратно в портфель. Затем, опершись головой о руку, принялся внимательно, как диковинное животное, изучать сидевшего перед ним парня. Поначалу тот встретил его взгляд вызывающе, но потом опустил голову и стал нервно пощелкивать пальцем о палец.

— Ошибаешься,

Субботин, — наконец, раздельно произнес Вершинин. — Я тебя в убийстве не обвиняю, думаю, его совершил другой, а вот за то, что ты не сообщил о совершенном на твоих глазах убийстве, придется отвечать, и отвечать по всей строгости закона. И поверь мне — вина твоя будет доказана.

Субботин пытался возразить, но следователь жестом заставил его замолчать.

— Я понимаю, — продолжал Вячеслав, — тебе не хочется называть имени своего приятеля, ты думаешь скрыть его от наказания, уверен, что нам самим не найти. Ошибаешься: рано или поздно мы найдем убийцу, и он все расскажет. Зачем ему запираться, ведь у него есть и смягчающие вину обстоятельства. У тебя же таких обстоятельств не будет, ты сам от них отказался.

Субботин с недоверием слушал следователя. Его взгляд, казалось бы, говорил: «Рассказывай, рассказывай, все равно не расколюсь. Какие еще тут смягчающие обстоятельства? Посадите и все».

— Да, да, да. Самые настоящие смягчающие обстоятельства. Твой приятель убил Шестакова за то, что тот ограбил его: снял шапку, отобрал перчатки. Я далек от мысли оправдывать убийцу, он не имел права отнимать жизнь у человека, пусть даже у преступника. Но все же поведение Шестакова в определенной степени смягчает вину твоего приятеля, которого ты скрываешь.

Субботин насторожился и слушал, хотя и с прежним недоверием, но уже внимательнее.

— Отвечать ему за убийство придется, и лучше раньше, чем позже. Но тебе, тебе почему хочется в тюрьму? На, почитай уголовный кодекс, там черным по белому написано, какое наказание положено за недоносительство.

Субботин бегло пробежал глазами текст статьи.

— Хм, — пробормотал он, — за какого-то Ханыгу три года. Да его давно убить надо было. Правильно сделали, что пришили гада.

— Мое мнение на этот счет ты уже слышал. А Ханыгу-то, оказывается, знаешь.

— Наслышан. Скотина, каких мало. Туда ему и дорога. На вашем месте я бы не искал, кто его убил, а если бы тот сам объявился, благодарность ему дал. А вы…

— А мы, Вадим, обязаны искать убийцу. Представь себе, что произойдет, если каждый станет сам судить и приводить приговор в исполнение. Анархия, хаос. А сколько безвинных пострадало бы.

Однако все его доводы разбивались об упрямство Субботина, вбившего себе в голову, что назвать того, с кем он был на вокзале, равносильно предательству, и держался этой линии. Вершинин задумался — нужны были новые факты, чтобы убедить Субботина сказать правду. Он вспомнил испуг Вадима во время предпоследнего разговора.

«Чего же испугался он тогда? Каких слов? А если повторить фразу?» — мелькнуло в голове.

— Значит все-таки в день убийства Шестакова ты был на вокзале, — сказал он как о само собой разумеющемся. — Один?