Следуя Христу
Шрифт:
Дорогая благодать — это сокровище, скрытое в земле, ради нее человек пойдет и с радостью распродаст все, что имеет; это драгоценные жемчужины, за которые торговец отдает все свое добро; это царская власть Христа, ради которой человек вырвет себе глаз, соблазняющий его; призыв Иисуса Христа, по которому ученик, ставший апостолом, оставляет свои сети и следует за Ним.
Дорогая благодать есть Благая весть, которую нужно искать вновь и вновь, дар, о котором нужно попросить, дверь, в которую надо стучаться.
Она дорогая, поскольку зовет следовать; она благодать, поскольку зовет следовать за Иисусом Христом, она дорогая, поскольку стоит человеку жизни; она благодать, поскольку дарит ему настоящую жизнь, она дорогая, поскольку осуждает грехи; она благодать, поскольку прощает грешника. Благодать дорога прежде всего потому, что таковой установил ее Бог, поскольку Бог платил жизнью Своего Сына — «вы куплены дорогой ценой» — и для нас не может быть дешево то, что дорого Богу. Благодать она прежде всего потому, что для Бога и Сын Его не стал чересчур дорогой ценой за нашу жизнь, но Он отдал Его
Дорогая благодать есть благодать как святыня Бога, которую должно оберегать от мира, которую не следует бросать псам, она поэтому благодать как живое Слово, Слово Божие, которое Он произносит Сам, как Ему угодно. Нам она явлена как милостивый призыв следовать Христу, она пришла дарованным Словом к устрашившейся душе и разбитому сердцу. Она дорога, потому что принуждает людей к бремени Иисуса Христа, она благодать, потому что Христос говорит: «Иго Мое благо, и бремя Мое легко».
Дважды нисходил призыв к Петру: следуй за Мною! Это было первое и последнее слово Иисуса к Его апостолам (Мк 1,17; Ин 21,22). Вся Его жизнь пролегла между этими двумя призывами. В первый раз на Генисаретском озере Петр оставил ради Христа свои сети, свое дело и последовал Его слову. В последний раз встречает его Воскресший при его прежнем занятии, снова на Генисаретском озере, и снова зовет: иди за Мною! И между этим — вся апостольская жизнь в следовании Христу. Посреди нее стояло исповедание Христа как Господа. Одно и то же трижды прозвучало Петру — в начале, в конце и близ Цезарии Филипповой, а именно: что Христос есть его Господь Бог. Это та благодать Христа, которая зовёт его: иди за Мною! — и которая открывает ему веру в Сына Божьего.
Троекратно являлась благодать на пути Петра, Единая Благодать, трижды разно возвещенная; то была благодать Самого Христа, и, безусловно, не благодать, внушенная себе апостолом. Это была та самая благодать Христа, убедившая апостола бросить все ради следования, сотворившая в нем веру, которой предстояло вызвать злословие всего мира, которая позвала неверного Петра к последнему единению в мученичестве и простила ему все грехи. Благодать и следование Христу неразрывно слились в жизни Петра. Он сподобился дорогой благодати.
С распространением христианства и с обмирщением Церкви сознание дорогой благодати постепенно терялось. Мир был христианизирован, благодать превратилась во всеобщую добродетель христианского мира. И ее стало можно получить даром. Но Римская Церковь сохраняла, остатки этого сознания. Решающее значение имело то, что монашество не отделило себя от Церкви и что ум Церкви пребывал в монашестве. Здесь, у самых пределов Церкви, было пространство, в котором неустанно сохранялось сознание, что благодать дорога, что благодать включает следование Христу. Люди оставляли ради Христа все, что имели, и пытались следовать строгим заповедям Христа в повседневных упражнениях. Так монашеская жизнь стала живым протестом против обмирщения христианства, против удешевления благодати. Но в то время как Церковь перенесла этот протест и не дошла до последнего взрыва, релятивизировав его, — ей все же удалось извлечь из него даже оправдание своей обмирщенной жизни; ибо теперь монашеская жизнь стала подвижническим уделом одиночек, ни к чему не обязывая массу церковного народа. Роковое ограничение действенности заповедей Христа одной определенной, обособленной группой людей вело к различению высших и низших степеней христианского послушания. При этом удалось, все далее и далее выступая против обмирщения Церкви, указывать на возможность монашеского пути внутри Церкви, рядом с которым потом непременно оправдывалась другая возможность — легкого пути. В итоге указание на раннехристианское понимание дорогой благодати, сохраняясь в Римской Церкви благодаря монашеству, парадоксальным образом само становилось последним оправданием обмирщения Церкви. При всем этом глубочайшая ошибка монашества состояла не в том, что оно — при всех неправильных толкованиях содержания воли Христа — шло благодатным путем строгого следования Христу. Гораздо больше и существенней монашество отдаляло себя от христиан тем, что его собственный путь вел к свободному служению немногих и при этом притязал на особые заслуги.
Когда во времена Реформации Бог через Своего слугу Мартина Лютера снова напитал Евангелие чистой, дорогой благодатью, то Он провел Лютера через монастырь. Лютер был монах. Он оставил все и хотел следовать Христу в совершеннейшем послушании. Он отрекся от мира и ушел в христианские труды. Он учил послушанию Христу и Его Церкви, поскольку он знал, что только повинующийся может верить. Призыв в монастырь Лютер расценивал как полное отдание этому делу своей жизни. Лютер потерпел крушение на своем пути к Богу. Бог показал ему через Писание, что следование Христу не есть некая особая заслуга одиночек, но Божественная заповедь для всех христиан. Смиренный труд следования Христу превратился среди монашества в заслугу, в деяние святых. Самоотречение последовавших за Христом раскрывалось здесь как последнее духовное самоутверждение набожных людей. Тем самым мир ворвался прямо в монашескую жизнь и — что самое опасное — в труды. Монашеское бегство от мира оборачивалось утонченнейшей любовью к миру. В этом крушении последней возможности набожной жизни Лютер и ухватился за благодать. Он увидел во всеобщем крушении монашеского мира спасительную руку Господа Бота, протянутую во Христе. Он ухватился за нее, веруя в то, что «суетны дела наши и при наилучшей жизни» Благодать, которая даровалась ему, была дорогая благодать, она целиком раскрыла ему свое существование. Он должен был во второй раз бросить свои сети и следовать. В первый раз, когда он пошел в монастырь, он оставил все, но только не самого себя, не свое набожное Я. Теперь и это было взято у него. Он последовал не за своими заслугами, но за Божьей благодатью. Не ему было сказано: хотя ты и выздоравливаешь, но это все прощено, только
Лютеровский путь из монастыря назад, в мир, означал наиострейшее выступление, какое только было предпринято против мира со времен раннего христианства. Отказ, который давал миру монах, был детской игрой по сравнению с тем отказом, который мир получил от него в этом возвращении. И фронтальное наступление началось. Следовать Христу означает жить в самом мире. То, что трактовалось как подвиг добродетели в особых обстоятельствах, облегченных монастырской жизнью, стало необходимым и заповеданным для каждого христианина в миру. Совершенное послушание заповедям Христа должно было осуществляться в ежедневных трудах. При этом непредвиденным образом углублялся конфликт между жизнью христианина и жизнью мира. Христианин, так сказать, взялся миру за бока. И это был рукопашный бой.
Дело Лютера, можно непревратно истолковать, только держась того мнения, что Лютер с открытием Евангелия чистой благодати провозгласил разрешение следовать заповедям Христа, в миру, реформаторское открытие было канонизацией, оправданием мира через дарованную благодать. Для Лютера земные дела христианина, напротив, оправданы единственно тем, что в них передан глубокий протест против мира. Только в том случае, если земные дела христианина совершаются в следовании Христу, он и получает из Евангелия новое право. Не оправдание греха, но оправдание грешника было основой для возвращения Лютера из монастыря. Лютеру была дарована драгоценная благодать. Это была благодать, потому что она была как вода для жаждущего края, как утешение для страха, избавление от плена самовольно избранных путей, прощение всех грехов. Благодать была драгоценна, потому что не освобождала от трудов, но бесконечно усиливала призыв следовать Христу. Но там, где она была драгоценна, там она была благодатью, и где была благодатью, там она была драгоценна. Это была тайна реформаторского Евангелия, тайна прошения трешников.
И все-таки победителем в реформаторской истории остается не лютеровское познание чистой, дорогой благодати, а чуткое религиозное чувство людей на то, где можно иметь даровую благодать. Потребовалось только легкое, почти незаметное смешение акцента — и опаснейшее и пагубное дело было сделано. Лютер учил, что и благочестивейший в своем пути и трудах человек не может выстоять перед Богом, поскольку в качестве опоры он всегда ищет самого себя. В этой нужде он достиг благодати свободного и безусловного прошения всех грехов в вере Лютер знал, что эта благодать будет стоить ему жизни и будет взыскиваться ежедневно; ибо через благодать он не был освобожден от следования Христу, но, напротив, вторгся в него. Если Лютер говорил о благодати, то он думал о своей собственной жизни, которая прежде всего благодатью была поставлена в полное послушание Христу. Он не мог говорить иначе о благодати, а только так. Лютер говорил, что благодать это сделает сама по себе; и дословно это же повторяли его ученики, с тем единственным отличием, что они очень скоро это растеряли и не задумывались, говоря то, что Лютер всегда естественным образом обдумывал, а именно: о следовании Христу; ведь ему не было нужды говорить больше, поскольку он говорил как тот, кого благодать привела к нелегкому следованию Христу. Учение учеников было, конечно, неоспоримым в отношении лютеровского учения, и все же это учение было концом и уничтожением Реформации как проявления драгоценной благодати Бога на земле. Из оправдания грешников в миру оно сделалось оправданием греха и мира. Из дорогой благодати сделалась даровая благодать без следования Христу.
Если Лютер сказал, что дела наши тщетны и при благой жизни и что для Бога не имеет силы «милость и желание прошения грехов», так он сказал это как тот, кто и до сего момента и в момент, когда был призван, обновлялся в следовании Христу, бросив все, что имел. Познание благодати было для него последним радикальным разрывом с грехами своей жизни, но никогда не было их оправданием. Наделенное прощением, последним радикальным отказом от своевольной жизни, оно само по себе было серьезным призывом следовать Христу. Оно было для него всякий раз «результатом», конечно, божественным, не человеческим результатом. Этот результат был, однако, превратен потомками в принципиальную предпосылку тех или иных соображений. В этом и состояло все несчастье. Если благодать есть пожалованный Христом «результат» христианской жизни, то каждое мгновение этой жизни — следование Христу. Если же благодать есть принципиальная предпосылка моей христианской жизни, то я, значит, заранее имею, прошение моих грехов, которые я совершаю, живя в миру. Я могу теперь грешить на эту благодать, мир ведь в принципе искуплен благодаря благодати. Я остаюсь при этом в моем обывательски-мирском существовании, как и прежде, все остается по-старому, и я могу быть, уверен, что и меня покрывает Божья благодать. Целый мир стал под этой благодатью «христианским», христианство же под этой благодатью никогда не обращалось к миру подобным образом. Конфликт между христианством и проходящей в трудах обывательски-мирской жизнью обострился. Христианская жизнь заключается как раз в том, что я живу в миру, живу как мир, ни в чем себя от нею не отделяя, даже совсем и не пытаясь — ради благодати! — отделять себя, что я в положенное время отдаю себя из пространства мира в пространство Церкви, чтобы там удостовериться в прошении моих грехов. От следования Христу я освобожден даровой благодатью, которой положено быть озлобленнейшим врагом следования Христу, а истинную благодать — ненавидеть и поносить. Благодать как предпосылка есть наидешевейшая благодать; благодать как результат — драгоценная благодать. Это страшно — узнать, что в этом заключено, каким образом евангельская истина высказывается и как употребляется. Есть только одно слово об искуплении благодатью; и, однако, неверное употребление одних и тех же высказываний ведет к совершенному разрушению сущности.