Следующая остановка - расстрел
Шрифт:
В Москве, как рассказывала она мне в довольно скупых словах, у нее была любовная связь с совершенно неподходящим для семейных уз человеком. Горький пьяница, человек без каких-либо твердых жизненных устоев, он фактически сделал ее своей рабыней. Он не только наслаждался близостью с нею, но и нещадно эксплуатировал ее, обращаясь при этом с нею самым непозволительным образом. По прошествии какого-то времени она поняла, что не в силах более выносить такое, и они расстались.
Насколько я могу судить, у нее не было больше любовников, и у меня вообще сложилось впечатление, что ее опыт в интимных отношениях был крайне ограничен. Я объяснял это ее мусульманским воспитанием, и она согласилась, что обстановка, окружавшая ее с детства, не способствовала ее всестороннему развитию. И все же в ней от природы было много великолепных качеств: общительная, умная, обаятельная, со своеобразной внешностью, она отличалась к тому же и прирожденным остроумием и страстным желанием нравиться окружающим. Сама мысль о том, что когда-нибудь
Вначале Елена не догадывалась о наших встречах. Затем она поняла, что со мной происходит что-то неладное, и закатила мне пару безобразных сцен. Хуже всего было то, что шум в нашей квартире привлек внимание датчан, и те поспешили уведомить о нашей ссоре англичан. Эндрю, не на шутку встревожившись, стал выяснять у меня, не явилось ли причиной скандала мое сотрудничество с ними. Может, мое нервное напряжение достигло крайнего предела? Я сообщил ему часть правды — только то, что моя семейная жизнь трещит по всем швам, и добавил затем:
— Не вините себя. Такое происходит из века в век, и вы тут ни при чем.
И все же это было не совсем так: мое решение помочь Западу привнесло новый элемент в мою жизнь. Я сознавал, что, как обычно, позволил разуму править моим сердцем. И понимал, что, после того как, действуя исключительно из идейных соображений, я вступил в тайную борьбу против коммунизма, половина моей жизни и моих мыслей должна быть сокрыта от окружающих плотной завесой. Это же означало, в свою очередь, что отныне я никому не мог открыть своего сердца. На Елене это едва ли могло сказаться, поскольку наше общение с нею всегда носило неглубокий, поверхностный характер. Но как, при таких обстоятельствах, у нас сложится жизнь с Лейлой? Удастся ли мне установить с ней близкие, теплые отношения, к которым я так стремился? Впрочем, сколько бы ни ломал я себе голову, единственное, что мне оставалось, это следовать своим инстинктам в надежде на то, что со временем все разрешится само собой.
Из месяца в месяц мои тайные встречи с англичанами проходили без всяких осложнений, не вызывая особых тревог. Но затем до нас, сотрудников копенгагенской резидентуры, стали доходить отголоски распространившихся по Москве слухов, будто из КГБ происходит утечка информации. Об этом рассказывали коллеги, возвращавшиеся после отпуска из Москвы. В управлении сотрудники перешептывались по данному поводу, без конца обсуждали столь животрепещущую тему. Для меня не было ничего зловещего в этих слухах — до января 1977 года. Но у меня по спине побежали мурашки, когда я узнал, что норвежцы арестовали в Осло некую женщину, Гунвор Галтунг Хаавик, которая занимала пост старшего секретаря в норвежском министерстве иностранных дел и, как оказалось, почти тридцать лет работала на КГБ. Раньше я никогда не слышал этого имени, но в прошлом году присланный из Москвы сотрудник КГБ Вадим Черный рассказал мне о женщине — советском агенте в Норвегии, известной под именем Грета, и я, естественно, уведомил об этом своих английских партнеров. Узнав об ее аресте, я подумал, не моя ли информация привела к ее разоблачению. И хотя я порою приписывал ее провал себе, впоследствии мне удалось все же выяснить, что норвежцы следили за ней по крайней мере с 1975 года, и, таким образом, то, что я сообщил англичанам, могло стать для них лишь еще одним подтверждением того, о чем они и сами уже знали. (За те двадцать семь с лишним лет, что она занималась шпионской деятельностью. Хаавик провела свыше 250 встреч с различными выходившими с ней на связь сотрудниками советской разведки и передала через них в КГБ тысячи секретных документов. Спустя шесть месяцев после ее ареста она умерла в тюрьме от сердечного приступа, не дожив до суда).
От Черного я узнал и о том, что у КГБ имеется в Норвегии еще один тайный агент, занимающий в том же министерстве иностранных дел куда более высокий пост, чем Хаавик, и что этот человек был когда-то журналистом. Я сообщил об этом англичанам, и моя информация помогла им в конечном итоге разоблачить Арне Трехолта, политического деятеля с пышной огненно-рыжей шевелюрой, входившего в руководство Норвежской рабочей партии. Ко времени ареста Хаавик ему было тридцать пять лет. Но прежде чем его схватили, прошли годы, на протяжении которых норвежцы тщетно пытались вычислить, кто же этот предатель. Достаточно сказать, что, когда я прибыл в 1982 году в Англию, этот поиск все еще продолжался. И только после того, как мне удалось точно идентифицировать его, он был арестован. Это произошло 1 января 1984 года, в тот самый момент, когда он собирался вылететь в Вену с кейсом в руках, в котором находилось шестьдесят шесть секретных документов из норвежского министерства иностранных дел.
В 1978 году я случайно услышал, что КГБ или ГРУ — если только не обе эти организации — сумели завербовать в Швеции сотрудника одной из служб безопасности, то ли гражданской, то ли военной. Полученная мною информация носила отрывочный характер, но я все же предупредил англичан, что в шведскую спецслужбу внедрен иностранный агент, и они сообщили об этом шведам. Оказалось, что у шведов уже имелись кое-какие, правда, весьма зыбкие основания подозревать, что в их рядах появился предатель. Но только после моей информации они смогли, наконец, выйти на Стига Берглинга, который работал когда-то в гражданской службе безопасности
(В 1987 году Берглинга отпустили на уик-энд из тюрьмы домой, чтобы он смог провести выходные дни с супругой. Когда же он не вернулся, шведы совершенно резонно решили, что ему удалось удрать в Советский Союз. Направленный в Ливан Главным разведывательным управлением, он проработал там какое-то время в качестве его агента, но в 1994 году, не выдержав, сдался шведским властям и был вновь препровожден в тюрьму. (Примеч. автора.)
В Дании у КГБ не было ни одного агента, сопоставимого с Хаавик или Трехолтом. Единственную угрозу для Запада, да и то незначительную, представлял тучный полицейский из иммиграционной службы, которого сектор КР, одно из подразделений КГБ, использовал в качестве своего агента. К ГБ был заинтересован в сотрудничестве с ним в силу того, что он мог сообщать о действиях датской полиции, касавшихся в той или иной мере иностранцев, сотрудников посольств и так далее. Время от времени в Главное полицейское управление службы безопасности, являвшейся всего лишь специализированным подразделением этого учреждения, доходили слухи о разглашаемых кем-то служебных материалах. Чтобы приостановить утечку информации через этого человека, я сообщил англичанам о нем, и вскоре его перевели в какой-то небольшой городок. У властей, не пожелавших устраивать шумиху по поводу утечки информации, было достаточно веское основание для удаления полицейского из столицы, поскольку несчастный служака безбожно злоупотреблял спиртным.
В пасхальные дни 1978 года, воспользовавшись временным затишьем в работе КГБ, я лег в больницу, где мне должны были оперировать нос. В течение нескольких лет я страдал от нарушения носового дыхания, в результате чего приобрел астму, и для того, чтобы восстановить носовое дыхание, требовалась небольшая операция.
Когда я впервые явился в больницу, врач, обследовав меня, сказал:
— Поскольку у вас слишком высокое давление, вы неоперабельны в данный момент.
— Ну что же, — ответил я, — посмотрим, что будет завтра. Попробую еще разок наведаться к вам.
Отправившись в посольство, я раздобыл там несколько таблеток и принял их за двадцать четыре часа до повторного обследования. По-видимому, пилюли сделали свое дело. Во всяком случае, врач не обнаружил никаких противопоказаний к операции. Операция прошла благополучно, хотя, как сказал мне потом хирург, я потерял довольно много крови.
Следующие четыре дня я провел в больнице. Никто не пришел меня навестить: у Елены не было ни малейшего желания видеться со мной, а Лейла не была уверена, что вправе навещать чужого мужа. Сказать по правде, я не очень-то переживал из-за этого, поскольку оказался в приятном соседстве с одиноким стариком датчанином. После бесчисленных возлияний в пивном баре с ним, горьким пьяницей, приключилась беда. Когда он вышел ранним утром из означенного богоугодного заведения, где провел безрассудно всю ночь, то оказалось, что грянул мороз, и бедняга, поскользнувшись, разбил себе нос. Проживая в маленькой, плохо отапливаемой квартире, он был счастлив провести несколько дней в роскошной больнице с заботливым персоналом, превосходным питанием и к тому же в обществе русского. Когда по моей просьбе один из сотрудников посольства принес мне пару бутылок водки, медсестры, засуетившись, тут же приготовили чудесный пасхальный обед с изысканными блюдами и разбавленной фруктовым соком водкой.
Поскольку уже приближалось время моего возвращения в Москву, мы с Еленой все пытались решить, как поступим по возвращении домой. Ее раздирали самые противоречивые чувства: в любой другой стране она сразу же развелась бы со мной. У нас же, как мы прекрасно знали, КГБ в полном соответствии с ханжеской, поистине пуританской позицией в семейных делах примется чинить нам всевозможные препятствия. Что же касалось лично меня, то я, не питая никаких иллюзий относительно своих перспектив, знал вполне определенно, что мне предстоит выслушать язвительные нарекания со стороны моего начальства и партийного руководства и отражать по мере сил их нападки. Развод, несомненно, скажется и на моем служебном положении. Во всех без исключения отделах КГБ наблюдалась одна и та же картина: чем выше была открывавшаяся вакансия, тем ожесточеннее разгоралась борьба вокруг возможных кандидатов на этот пост. Я, как и другие в подобных случаях, нуждался в чьей-то поддержке и получил ее, должен заметить, от Михаила Любимова, который, сменив в свое время Могилевчика на посту резидента КГБ в Копенгагене, стал моим непосредственным начальником. Относясь ко мне исключительно доброжелательно, он предупредил меня: — К вам конечно же теперь станут цепляться. Не только осудят вас за развод, который, с точки зрения всех этих людей, вещь недопустимая, но и обвинят в любовных связях на стороне, что значительно усложнит ваше положение. Попробуйте смягчить удар, придумав что-нибудь такое, что произвело бы благоприятное впечатление на тех, кто будет решать вашу судьбу.