Следы апостолов

Олвик Эндрю

«Ишь как засуетился, — подумал Генрих, — не доверяет, сам полез — наверно, чувствует добычу, хищник хренов».

На дне колодца обозначился металлический люк с прилаженным к нему массивным кованым кольцом, которое всем своим видом как бы призывало — а ну-ка, потяни за меня, дружок. Вагнер немного поразмыслил, привязал к кольцу спущенный сверху страховочный трос, и прокричал Штраубе, чтобы тот помог ему выбраться. Наверху доктор освободился от веревок, схватился за трос и, призвав на помощь Генриха, потянул его вверх. Послышался легкий скрежет, вслед за которым последовал взрыв с мощным выбросом огня. Люк вылетел наверх и будто огромная, подброшенная

вверх монета, совершив над доктором с Генрихом пируэт, рухнул в траву.

— Вот черт, кажется, я потерял свой амулет, — проведя рукой у себя по груди под распахнутой курткой, произнес Вагнер, — похоже, что он улетел вниз. Жаль, если не найдется, мне дорога эта штука. Запахло паленым.

— Что это было, доктор? Партизаны?

— Нет, — ответил доктор, поднимая на Генриха лицо с опаленными ресницами и бровями, — обычный пороховой взрыв безоболочного устройства. Такие ловушки применяли еще древние китайцы. Под люком устанавливаются глиняные сосуды с порохом, который поджигает кремниевый механизм, зажаривая любопытных визитеров. Будь это партизаны, то уж поверьте, они непременно начинили бы подобный фугас костылями и гайками от железнодорожного полотна. Тогда бы нам действительно не поздоровилось. Недавних следов пребывания я внизу не обнаружил, поэтому и взял на себя смелость действовать подобным образом. Да и взрыва, честно говоря, не особо ожидал. По идее все должно было отсыреть.

— Полезем вниз сейчас? — поинтересовался Генрих, осторожно взглянув на часы и моля Бога о том, чтобы Отто перенес спуск на завтра. Время уже перевалило далеко за полдень, и требовалось срочно возвращаться в город выручать Стефанию.

— Завтра полезем, — заключил Вагнер, — мне нужно еще кое над чем поразмыслить, а вам кое-что подсобрать. В подземельях полно метана или другого неизвестного газа, поэтому нам в качестве индикатора необходима канарейка.

— Боюсь, что возникнут сложности, доктор. Здесь не Канары.

— А вы постарайтесь, — нахмурился доктор, — сходите в библиотеку, почитайте, быть может, на каких-нибудь других птиц этот газ действует так же. Соловьев, или, к примеру, дроздов. А может удодов. Короче сделайте все что нужно, черт вас возьми…

* * *

Дверь с лязгом отворилась. Бронивецкий окинул взглядом заложников и, найдя Стефанию, поманил ее пальцем.

— И еще вы трое, — указал он на трех девушек примерно одного с ней возраста. — На выход.

— Куда гэта их? Няужта на расстрэл…, — пронесся по подвалу легкий шепот, — эй, Казик!

— Не вем, адчапитесь, — буркнул Бронивецкий и вывел девушек наружу.

Через несколько минут Стефанию ввели в кабинет. У окна спиной ко входу стоял незнакомец в перемазанной землей одежде, а за столом под портретом Гитлера сидел знакомый всем жителям города комендант Штольберг.

— Молите о вашем спасении вот этого господина, — выдержав длительную паузу, произнес Эрих. — Чего не сделаешь ради друга. Вы свободны.

Генрих обернулся. Стефания ахнула и со слезами на глазах бросилась своему спасителю на шею.

— Ну, все… успокойся… все кончено… ну же, — прижав к себе Стефу, говорил он ей на улице. — Скоро все закончится и тебе нужно будет уйти в отряд. Здесь оставаться опасно. Штольберг хоть и отпустил тебя, но он явно что-то подозревает.

— Как же я теперь людям в глаза смотреть буду, — причитала Стефания, — меня одну отпустили, а остальных под пули?

— Насчет этого можешь не переживать, — заверил ее Генрих, усаживая девушку в

машину, — вместе с тобой выпустили еще троих, — он указал на убегающих от комендатуры девчонок, которых полицай вывел из застенков вместе со Стефанией. — Мне удалось убедить Штольберга, что не вполне цивилизовано лишать жизни таких молодых дам, которые принесут гораздо больше пользы, трудясь в Германии во имя ее блага.

— Их действительно угонят в Германию?

— Если им некуда будет спрятаться — да. Причем, в ближайшие дни. Но тебе это не грозит, я думаю, что командир отряда позаботится о тебе. Хотя, черт возьми, мне бы так хотелось увезти тебя с собой… Я хочу, чтобы ты знала, что я влюблен в тебя с той самой минуты, как впервые увидел. Как-то так…

— Прости меня, но это невозможно, — уткнувшись мокрым носом Генриху в щеку и покрывая его поцелуями, заплакала Стефания. — Ну почему ты не появился здесь раньше? А теперь уже поздно, я беременна и, наверное, люблю Адама… Ковальчика. Настоящего, а не того, чью фотографию ты принес. Вернее, люблю вас обоих. Никогда бы не подумала, что подобное может в моей жизни произойти. Ни-ког-да, — по слогам добавила девушка.

— Да, — горько улыбнувшись, вздохнул Генрих, — вот оно все как вышло. Никогда бы не подумал, что этот лысый клоун будет мне конкурентом. Но ты успокойся, — Генрих грустно подмигнул Стефании, и подбодрил ее легким щелчком по носу, — коли так все обернулось, то одному из нас нужно отойти в сторону. И теперь я знаю кому. Приехали, — произнес Генрих, останавливая «Опель» возле мастерской Язэпа. Он помог Стефании выбраться из машины, галантно распахнув перед ней дверь.

На звук колокольчика из конторки показалась лысая голова Адама.

50

6 июля, наши дни. Несвиж

Изучив показания задержанного, Островский пришел к выводу, что, возможно, рано прощаться с паном Бронивецким. Ситуация выглядела несколько иначе, нежели рисовалась ему накануне. Его настораживали некоторые детали, о которых в показаниях Ежи не было ни слова. «Что-то этот поляк не договаривает, — думал Вадим, барабаня пальцами по трубке телефона. — Боится? Да, несомненно, боится, но кого? Зачем так настойчиво тянет на себя? Хотя, с другой стороны, для следствия эта вероятная ветвь была бы нежелательна. Интерес Бронивецкого к документам и камню вполне объясним, и действия его логически выглядят безупречно. На выяснение же всех обстоятельств может уйти очень много времени, что прямо расходится с моими планами, да и не так уж это важно, ибо преступник схвачен, похищенные вещи найдены, а сами участники событий полны раскаяния и активно сотрудничают со следствием. Неизвестный или неизвестные, которых выгораживает пан Шумахер, конечно же, никого не посылали убивать. Их интересовали только бумаги и камень. Стало быть, на этом можно поставить точку и переходить ко второй части Марлизонского балета».

Еще накануне Островский принял решение не сообщать начальству о своем договоре с одним из свидетелей. Во-первых, потому что тот слыл в городе личностью одиозной и странной, а во-вторых, потому, что Вадиму совсем не хотелось выглядеть в глазах майора Миронова человеком, которому можно что-то диктовать. Кроме того, выдача улик, проходящих по делу об убийстве, едва ли была бы понята и одобрена руководством. Да и сам предмет договора выглядел как-то странно и представлял Вадима далеко не в лучшем свете, что было чревато расспросами и подозрениями, отнюдь не полезными для его карьеры.