Следы на снегу
Шрифт:
Ноговицын нахмурил лоб и спокойно ответил:
– Обернусь, если не задержит Якутск или погода.
– За Якутск я ручаюсь, не задержит, а погода вас не испугает - это мне давно известно.
– Тогда рано утром я буду здесь. Разрешите отправиться?
– Да. Желаю успеха. Ни пуха, ни пера.
Ноговицын рассмеялся и начал натягивать торбаза.
– Чему вы смеетесь?
– Да вот этому русскому напутствию: "Ни пуха, ни пера". У меня отец-старик плохо говорит по-русски. Он где-то услышал вот эту поговорку, скорее всего от русских охотников, - это же охотники
Шелестов, Быканыров и Эверстова тоже рассмеялись.
– Ну как, готов?
– обратился Ноговицын к своему механику.
– Готов, можно и в небо, товарищ старший лейтенант, - ответил тот, затягивая "молнию" на комбинезоне.
Летчик и механик пожали всем руки, и, когда дверь за ними закрылась, Быканыров опять прилег на свою койку и сказал:
– Хорошие ребята. Веселые, молодые, а молодость, однако, не признает никаких трудностей, все одолеет. К утру они будут здесь на своей птице.
Шелестов подсел к Быканырову и, положив руку на его плечо, проговорил:
– Ты, отец, тоже молодой и тоже не боишься никаких трудностей и препятствий. И я думаю, что ты рано утром тоже будешь здесь.
Старый охотник не понял смысла сказанного майором.
– А куда же я денусь? Я вот на этой койке и буду.
Майор посмотрел на ручные часы.
– Нет, дорогой. Тебе, видно, не придется спать этой ночью. Тебе предстоит дело.
Быканыров с несвойственной его возрасту проворностью поднялся с кровати.
– Что же ты тянешь, Роман Лукич? Говори сразу, какое дело.
– Я не тяну, я думаю. От тебя будет зависеть очень многое. От тебя будет зависеть: сможем ли мы завтра броситься в погоню за этими двумя или не сможем.
– Так, говори, говори, - торопил Быканыров.
– Что надо, я все сделаю.
– Сколько километров от рудника до твоего колхоза?
– спросил Шелестов.
– По-разному, Роман Лукич. И смотря для кого.
– Как это так?
– А вот так. Днем шестнадцать, а ночью все двадцать. Я пойду - одно дело, а ты - другое.
Шелестов закивал головой.
– Понял. А председателем колхоза по-прежнему Неустроев?
– Он.
– Нам нужны будут к утру олени и нарты. Восемь оленей и четверо нарт. Ваш колхоз ближе к руднику. И я думаю вот о чем: пойти ли тебе одному к Неустроеву или и мне вместе с тобой?
– Ты умный человек, Роман Лукич. Давно я тебя знаю. Скажи, однако, зачем двоим делать то, что сделает один?
– Я тоже об этом думаю. Поэтому становись на лыжи и иди в колхоз.
– И пойду, самой короткой дорогой пойду. Один я знаю эту дорогу. Два часа, - и я буду пить чай у Неустроева.
– Это будет очень хорошо. Попроси товарища Неустроева от моего имени и от себя лично. Расскажи ему все толком. Он поймет и даст оленей. Я думаю, что все колхозники кровно заинтересованы в поимке таких людей, как Шараборин и Белолюбский. Который из них опаснее, - сейчас сказать трудно.
– Понимаю, - коротко бросил Быканыров, одеваясь.
–
– Знаю, - ответил старый охотник, - сам буду все смотреть. Оленей возьму таких, что с осени не запрягались.
– Он пощупал для чего-то свои ребра и стал надевать на себя короткую кухлянку.
– Таас Бас пойдет со мной.
– А вы его кормили, дедушка?
– спросила Эверстова.
– Я всегда вперед кормлю Таас Баса, а потом ем сам, - серьезно ответил Быканыров.
– Вот я и готов. Утром буду здесь. Раньше буду, чем прилетят молодые.
Шелестов вышел проводить старого друга. Пока Быканыров осматривал и закреплял лыжи, майор думал: "Как много раз выручал меня этот надежный товарищ. И сколько раз еще доведется мне обращаться к его помощи?"
Он пожал руку охотника и стоял на ступеньках дома, пока Быканыров и Таас Бас не скрылись из глаз за строениями рудничного поселка.
"Теперь надо предупредить Якутск", - решил Шелестов, вернувшись в комнату.
– Сколько осталось времени до сеанса, Надюша?
Эверстова посмотрела на часы и ответила: тридцать две минуты.
– Ого! Не так уж много, - заметил Шелестов и, достав из полевой сумки карандаш и бумагу, сел за стол.
Подумав, Шелестов написал короткую телеграмму полковнику Грохотову:
"Полагаю, что напал на след преступников, которые скрылись в тайге. Принял решение преследовать их. Самолет отправил в Якутск. Прошу к его прилету подготовить офицера-оперативника, умеющего хорошо ходить на лыжах, и следующее, необходимое в тайге: недельный запас продовольствия, комплект сухих батарей для радиостанции, три пары лыж, палатку с печкой, две саперные лопаты, два бинокля, два компаса, четыре спальных мешка, походную аптечку. Кроме этого, прошу выяснять, кем и сколько времени работал на Джугджуре Белолюбский Василий Яковлевич. Прошу также прислать представителя судебной экспертизы для вскрытия тела Кочнева".
– Успеете зашифровать?
– спросил Шелестов, подавая лист бумаги Эверстовой.
– Успею.
– Ну, а я лягу.
– Ложитесь, ложитесь, Роман Лукич. Ведь вам завтра рано вставать.
– А вам?
– Мне что, я все ночи сплю, а вы...
– Я тоже сплю, и сейчас вы в этом убедитесь.
Эверстова принялась зашифровывать радиограмму, а Шелестов, быстро раздевшись, залез под одеяло.
Закончив сеанс с Якутском, Эверстова закрыла радиостанцию, положила ее себе под подушку и, готовя постель, посмотрела в сторону майора. "Уснул, слава богу", - и она выключила свет.
Но она ошиблась. Шелестов не спал. Он размышлял над трагической судьбой инженера Кочнева.
"Как все это нелепо. Поехал человек в командировку и больше уже не вернется. А дома, в Москве, его ждут. Была у него, видно, семья, жена, дети... Знают ли они о том, что самый близкий для них человек погиб? Наверное, уже знают. Якутск, конечно, уведомил Москву. Кто же его убил? Белолюбский или этот "Красноголовый" - Шараборин?
Шелестову было не по себе. Сознание, что убийца инженера на свободе и даже еще не установлен, отравляло его отдых, отгоняло прочь сон.