Слэм
Шрифт:
4) Набросятся ли на меня родители Алисии? Физически. Ведь виноват-то не я один...
5) Моя мама. На самом деле у меня не было стоящих мыслей или вопросов. Я просто думал и думал, как она отреагирует, когда я скажу правду. Когда вчера вечером она упомянула о вещах, разбивающих сердце, мне стало грустно, потому что я знал, что тоже разобью ее сердце. Получается, что вся наша семья только и делает, что разбивает ей сердце.
6) Должен ли я лично присутствовать при рождении ребенка? Мне не хотелось. Я видел по телику, как рождается ребенок, — это было
7) Смогу ли я заработать сколько-нибудь денег? Будут ли наши родители все оплачивать?
8) Когда я был заброшен в будущее, было ли это то самое будущее? Буду ли я жить с Алисией в доме ее родителей? Буду ли я спать с ней в одной постели?
Ни один из этих вопросов не подразумевал ответов, но я не мог от них отделаться. Я напоминал сам себе жонглера из цирка, который суетится между тарелочками на гибких шестах, подкручивая то одну, то другую. Во время перерыва я сходил в столовую с ребятами из моего класса, но ничего не стал есть. Я чувствовал, что ничего больше не смогу съесть, по крайней мере пока Пьер-Люк не родится, а Алисия не престанет издавать эти жуткие звуки.
Когда ближе к вечеру я вышел из школы, то увидел Алисию, поджидающую меня на другой стороне улицы. Мне стало обидно, что она не доверяет мне, однако, если учесть мое исчезновение, трудно было ее в этом винить. И уж всяко она рада была видеть меня, она улыбалась, и я даже припомнил наше с ней первое свидание. Хотя все это, казалось, происходило давным-давно. Начать с того, что она выглядела старше. Старше и бледнее. Совсем белая.
— Привет, — сказала она.
— Привет. Ты в порядке?
— Не совсем. Меня все утро тошнило, и я боюсь.
— Может, пойдем выпьем чего-нибудь сначала? В «Старбакс» или в другое место.
— Меня может стошнить. Я бы воды выпила. Вода — это то, что надо.
Вы скажете, наверно, что ей было хуже, чем мне. Я был напуган донельзя, впрочем и она тоже. Я не могу утверждать, что мне было страшнее, чем ей. В сущности, если учесть, что я сильнее боялся рассказать все своей маме, чем ее родителям, то она должна была сейчас испытывать ужас похлеще. К тому же ей было физически плохо из-за беременности. Я мог пойти в «Старбакс» и выпить карамельного капуччино со сливками, но я отдавал себе отчет в том, что, если она сделает глоток чего-нибудь подобного, оно быстренько выйдет обратно. Когда я представил себе это, мне самому капуччино пить расхотелось.
Мы сели в автобус и быстро добрались до ее дома, но там еще никого не было. Алисия уселась в кресло, а я примостился на полу у ее ног. Я не был в этой комнате с момента посещения будущего, а в будущем она выглядела совсем иначе. (Дико звучит, правда? Следовало сказать: «В будущем она будет выглядеть иначе» — так ведь? Но если бы я так выразился, это означало бы, что я определенно видел будущее, однако я не на сто процентов был в этом уверен. Поэтому говорил о будущем как о прошлом.) Так или иначе, плакат с Донни Дарко в будущем отсутствовал, а сейчас он еще
— Откуда ты знаешь, что родители скоро придут домой? — спросил я.
— Я попросила их. Они заметили, что мне отчего-то паршиво, и я обещала с ними об этом поговорить.
Она включила какую-то грустную неспешную музыку, которая, так мне показалось, замедлила ход времени. Ее исполняла женщина, певшая о ком-то, кто бросил ее, и она вспоминала о нем разные вещи — запах, пожитки, содержимое карманов, если запустить в них руку. Это было что-то такое, чего и не запомнишь, какая-то песня, длящаяся вечно.
— Тебе нравится? — спросила Алисия. — Я много раз играла эту мелодию на пианино.
— Неплохо, — ответил я. — Чуточку затянуто.
— Так должно быть. Это неторопливая песня.
Мы опять замолчали, и я стал представлять себе, как это — жить в ее комнате с ней и с ребенком, слушая медленную-медленную музыку. Не так уж и плохо. Бывают в жизни вещи похуже. Я же не останусь здесь навсегда?
Мы услышали, как хлопнула входная дверь, и я поднялся с пола.
— Мы не станем выходить из комнаты, пока оба не придут, — сказала Алисия, — потому что знаю, что мама разговорит нас, прежде чем появится папа, и нам придется пройти через все это дважды.
Мое сердце колотилось так сильно, что, когда задрал футболку и пригляделся к своей груди, я увидел, как она шевелится, будто внутри пляшет маленький человечек.
— Что ты делаешь? — удивилась Алисия.
Что я делаю? Заглядываю под футболку, чтобы рассмотреть маленького человечка. А что еще делать?
— Ничего, — ответил я.
— Это становится невыносимым, — фыркнула она, как будто оттого, что я уставился на грудь, стало совсем плохо.
— Я не хочу таращиться туда, когда мы будем с ними разговаривать, — объяснил я, и она рассмеялась. Это было приятно слышать.
— Алисия! — позвала ее мама.
— Не отвечай, — прошептала Алисия.
— Алисия! Ты наверху?
— Она пришла полчаса назад, и не одна, — раздался голос ее папы. Оказывается, он все время был дома — может, ванну принимал, может, читал у себя в комнате.
Алисия вышла из спальни, а я следом за ней.
— Мы здесь, — громко сказала она.
— Кто мы? — приветливо спросила мама. А потом, уже не так ласково, заметив нас, спускающихся по лестнице, добавила: — О, Сэм! Привет.
Мы уселись за кухонный стол. Он был весь заставлен — чай, молоко, сахар, бисквиты, что сразу вызвало у меня подозрения: не ждут ли они чего недоброго? И вся эта сервировка, все это гостеприимство — просто попытка хоть на чуть-чуть затянуть прежнюю жизнь. Чем дольше оттягивается момент признания в том, чего ты не хочешь слышать, тем лучше. А заподозрить недоброе нетрудно, и нетрудно догадаться, о чем именно пойдет речь. Мы с Алисией расстались, и не вчера, так что вряд ли мы собираемся сказать им, что хотим пожениться. Что мы где-то уже тайно поженились — тоже сомнительно, ведь Алисия никуда из дома не исчезала. Что же остается?