Слепец Мигай и поводырь Егорка
Шрифт:
Балалайка выдернул руку.
— Падаю, стена… Расшибусь я… Егорка, где ты? — закричал Мигай.
— Здесь, чего пугаешься?
— Верно, не видит, — согласились ребята.
— Смотри вот, — Балалайка отвел Мигая к мусорному ящику МКХ и сказал: — пой! «Засвистали козаченки в поход с полуночи» — запел слепец.
— Ха–ха, ну, что? — спросил Егорка.
— Балалайка, будет тебе. Не пой, ты: он тебя к мусорному ящику привел, смеется.
Посадил Балалайка Мигая к заборчику у Рязанского,
Половиной живет Мигай и в голове у него пусто: шум да булыжники мостовой, — и все. Прежде дома были, трамваи, часы на Рязанском, на Николаевском и на Ярославском, на всех трех вокзалах, теперь одни трамвайные звонки остались и ничего больше.
Балалайка с ребятами дрова крадет с путей.
Хорошо платят, если на мелочь переколешь: маленькие плитки топят. Забыл он Мигая. Ночью смотрел, как кино на крыше американскую жизнь показывало; когда вспомнил Мигая и вернулся, то на том же месте нашел.
— Некогда было — дела: у одной девчонки багаж украли, вот все и бегал, искал, нашел–таки. До Хитровки багажок чуть не доехал, — пустил утку Балалайка,
— Поедем домой, Егорка — попросил Мигай.
— У меня нет дому, в Польше дом. Я, ведь, у нас в Чувляндии беженцем был, бездомным…
— Ко мне.
— Поедем, — согласился Балалайка.
— Скоро?.. К сенокосу бы.
— Скоро… к сенокосу… Без глаз немного накосишь.
— Сегодня, сейчас, поедем — упрашивал Мигай.
— Поезда все в Чувляндию ушли, завтра дожидайся, — солгал Егорка.
Повел Мигай глазами, но часов не нашел. Балалайка думал: «Меня калачом из Москвы не выманишь в Чувляндию… редьку есть, а один ты не уедешь, пожалуй, совсем не попадешь домой. Все равно ослеп — не видит: провезу на трамвае и скажу — приехали в Чувляндию… На любую утку пойдет».
Спать Мигай и Балалайка остались на вокзале.
— Теперь нас не выгонят. Ты — слепой. Я — поводырь твой. Куда инвалидов, никакой дезинфекцией не выживешь, — радовался Егорка.
В 12 часов, когда плескали вокзал какой–то отравой, чтобы микробов убить, Егорка объяснился с уборщицей, и их не выгнали.
— Зимой хорошо будет: не попрут со слепым–то, — радовался поводырь.
Проснулся Мигай и спросил — день или ночь. Подумал Балалайка и сказал:
— Ночь, до свету далеко, — хотя и день начинался. — «Успокою, чтобы домой не просился».
Когда совершенно ободняло. Балалайка пустил утку:
— А знаешь что, Мигай, солнце не всходит, по часам обед, а солнце не может выкатиться и ночь глухая… Говорят, целую неделю дня не будет: машина какая–то чортова испортилась, и перемешалось все.
— Ночь? А люди как же — спят?
— При электричестве дела делают, а поезда не ходят… «Слепой поверит, у него все ночь,
Убегал Балалайка, при «электричестве» дрова тянул, американскую жизнь смотрел и газетчиков задирал.
«Неохота с ним возжаться. приспособлю одного зарабатывать» — думал он.
Поставил Балалайка Мигая у стены, близ выхода и велел:
— Пой, здесь народ все время идет.
Слышал и сам Мигай по шагам, что идут без останову.
— Пой. Я… по делу.
Пел Мигай. Деньги бросали ему в опрокинутую шапку.
— Нельзя здесь петь, в вокзале нельзя. Иди на площадь — сказал кто–то и взял Мигая за плечо.
— Слепой я…
— Все равно нельзя.
Догадался Мигай, что это милиционер, и спросил:
— Теперь чего, ночь?
— День, — ответил милиционер.
— Кончилась ночь!
— Кончилась.
«Домой надо, привыкну один ходить. Деревня маленькая, улица одна… Домой надо», — думал Мигай.
Народ шел, а Мигай тянул руки и:
— Слепому помогите, товарищи…
— Просишь? — вернулся Балалайка.
— Петь не велят. Теперь день, Егорка, ночь кончилась?
— День… недавно начался, направили машину, — вывернулся Балалайка.
— Домой поедем.
— Чего ты? — переспросил Балалайка, а сам думал: «Как быть».
— Домой бы, там я один ходить буду.
— Поедем… «Свожу за город, до Косино хоть. Скажу, что после голода в деревне никого нет… и привезу в Москву».
Без билетов сели в поезд.
— Билеты, граждане, предъявите! — крикнул кондуктор.
— Инвалиды мы, — откликнулся Егорка кондуктору.
— Слепой?
— А я — поводырь, — торопился Балалайка.
— Куда едете?
— На родину, — отвечал Егорка, а сам думал: «Чорт, зацепит, ну да сойдет, и в ГПУ тепло и хлеб дают» — в Чувляндию.
Кондуктор не ссадил слепца и его поводыря.
Темнота и однообразный рокот колес во много раз удлиняли время для Мигая, а Балалайка шептал:
— Солнце закатывается… Ночь. Скоро утро и приедем…
Высадились они в Косино, и Балалайка повел Мигая дорогой к селу, потом свернул межой в поле.
— Деревни, брат, нету, пустое место, — сказал он.
— Нет, где же?
— Да, нету. Гарь одна, пожар, видно, зализал. Видать–старая гарь; знать, в голод это, без народу.
— Мамка где, Еремка? Не вижу… — заплакали слепые глаза.
— И так не увидел бы, — буркнул Егорка.
Молча стояли. Балалайка грыз травку.
— Звонят, где? У нас не было церкви. Я слышу… где Егорка? — забеспокоился Мигай.
— В селе это.
— Слышно больно уж, раньше меньше было.
— Знать, колокол большой повесили и звонят, чтобы бог от голоду избавил.