Слепой гость (изд.1969)

Рысс Евгений Самойлович

Черноков нахмурился и сказал:

— Слушай, так мы не столкуемся, не можешь ли ты говорить пояснее?

Я все-таки очень волновался и начал говорить длинно и подробно о том, как Джабар рассказывал сказку и как незнакомый человек украл дыню с бахчи. Черноков слушал очень внимательно, не перебивая меня, а я нарочно затягивал рассказ, потому что теперь, когда я снова все вспомнил, я испугался, что Черноков, выслушав все, не только не поверит мне, но, наоборот, начнет подозревать дядю Оруджа.

Когда я вспомнил широкоплечую

дядину фигуру в зеленой, перепоясанной ремнями гимнастерке, его улыбку, его спокойствие и уверенность, я решил, что нет, такого человека никто не может подозревать. Потом мне все-таки опять стало страшно и показалось, что Черноков слушает меня с недоверием. Я вспомнил день, когда впервые увидел Чернокова. Нас всех, стоящих в саду, свет ламп, и черные тени деревьев, и стук окна в комнате, и мертвую голову деда с широко открытыми глазами. Сомнений нет: деда убил кто-то из тех, кто был в саду вместе с нами.

Я все-таки досказал всю историю до конца и, кончив, добавил:

— Я, товарищ Черноков, думаю, что если дядя Орудж и не задержал этого, который ранил Джабара, то, может быть, потому, что тот уже успел скрыться... или дядя Орудж торопился отвезти Джабара в больницу... Или, может быть, это была военная хитрость... Бывает же иногда очень важно применить военную хитрость...

Я замолчал, поняв, что говорю глупости, и чуть не заплакал. Очень уж мне стало обидно, что не могу я найти слов, чтоб защитить моего дядю от несправедливых, в этом я был убежден, обвинений.

С трудом я сдержал слезы и, шмыгнув носом, добавил, что дядя Абдулла зарядил свой карабин, чтобы убить шпиона, и что он очень храбрый и честный человек.

Казалось бы, это не имело отношения к делу, но мне хотелось объяснить Чернокову, что на членов нашей семьи вполне можно положиться.

Больше мне нечего было сказать. Черноков внимательно смотрел на меня и тоже молчал. Наконец он встал, прошелся взад и вперед по кабинету и подошел к двери в соседнюю комнату. Он открыл ее настежь и кому-то сказал: «Зайди сюда». Я услышал шаги, и в комнату вошел дядя Орудж.

Я как сидел, так и остался сидеть, не зная, что сказать, и не в силах пошевелиться. Я только чувствовал, что краснею, и смотрел вниз, в пол. Потом сильная ласковая рука потрепала меня по волосам и, ухватив за подбородок, подняла мое лицо кверху. Дядя Орудж смотрел на меня и смеялся.

— Ну, что же ты? — спросил он меня. — Чего ж ты молчишь? — Его лицо сделалось серьезным, и он добавил: — Ты молодец! Ты честный и умный мальчик.

Я все еще ничего не понимал, однако решился поднять глаза. Наверное, я был очень красный.

— Мы совсем его запутали, — сказал Черноков. — Садись, Орудж, успокоим мальчика.

Дядя Орудж сел, и у меня немного отлегло от сердца. Когда находишься в таком положении, всегда легче слушать, чем говорить. Черноков заговорил, глядя в сторону, вероятно, чтобы не смущать меня еще больше.

— Прежде

всего, — сказал он, — я хочу сказать, что ты вел себя в этом деле так, как следовало. Из этого я вижу, что ты мальчик, которому можно кое-что доверить. И то, что тебе будет сказано, ты сумеешь сохранить в тайне. Так вот, прежде всего, Джабара ударил не просто прохожий, злой человек. Джабара ударил враг нашей родины. Враг умный и хитрый. Кто он — говорить не будем. Но, во всяком случае, три дня тому назад этот человек перешел границу, чтобы сделать здесь свое дело. Какое? Наверное, вредное нам всем.

— И пограничники его прозевали! — пробормотал я.

Черноков переглянулся с дядей Оруджем, и оба улыбнулись. Я не понял, почему им так весело.

— Тсс, тсс! — сказал Черноков. — Не торопись обижать наших пограничников. Они не прозевали нарушителя границы, они действовали, как всегда, осмотрительно и точно, но об этом мы тоже не будем говорить. Так или иначе, суть дела в следующем: в нашей стране зашевелились враги. Люди, которых не успел нам назвать твой дед, не бездействуют.

Черноков закурил папиросу и положил горящую спичку в пепельницу. Огонек пополз по дереву спички, а Черноков затянулся и продолжал, выпустив дым:

— Будь спокоен, мы не позволим уйти ни одному человеку. Мы выследим всех. Мы ничем не потревожим их до поры до времени и пойдем за теми, кого мы знаем. Они сами нас приведут. Куда? Может быть, на поля, в колхозы, в мастерские ремесленников, на базары, а может быть, кто знает, — в кабинеты некоторых крупных работников.

Огонек спички разгорелся. Он охватил окурок и клочки бумаги, лежавшие в пепельнице. Продолжая говорить, Черноков взял в руку графин с водой.

— Так или иначе, — сказал он, — мы ликвидируем их сразу — всех до одного.

Он плеснул водой на пепельницу, и огонь погас. Теперь в пепельнице лежали обгоревшие спички и пепел. Черноков откинулся на спинку кресла.

— Итак, — сказал он, — ты напрасно заподозрил командира Оруджа, своего дядю, а я, — он посмотрел на часы, — потерял с вами уже двадцать минут.

В это время на столе зазвонил телефон. Черноков снял трубку, и я встал, чтобы уйти и не отнимать у него больше времени.

— Да, — говорил Черноков, — да, хорошо. Пропустите.

Повесив трубку, он велел мне сесть и сказал дяде Оруджу:

— Сейчас увидишь еще одного знакомого.

Я понял, что ему звонили из комендатуры. Мы молча сидели и ждали, пока снова не раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказал Черноков.

Дверь отворилась, и вошел Бостан. До сих пор, когда мы вспоминаем с ним то время и наши совместные похождения, Бостан утверждает, что он ничуть не смутился, застав нас с Оруджем. Я не спорю с ним, хотя точно помню выражение полной растерянности, появившееся у него на лице. Он молчал, наверное, минуту, потом с шумом выдохнул воздух и молчал еще полминуты.