Слепой против маньяка
Шрифт:
Григорий буквально прилип к оконному стеклу, казалось, он сейчас расплющит нос. Его глаза вожделенно загорелись, он следил за каждым движением девочек, затем выбрал одну и принялся наблюдать за ней. Он чувствовал, как возбуждение охватывает его.
– Какая ты хорошенькая! Какая ты маленькая и худенькая! Да ты просто прелесть, сама не представляешь, как ты хороша, – шептал Синеглазов и жарко дышал в стекло. – Ой, какая хорошенькая, какие стройные ножки, какие косички!
А девочка прыгала на одной ноге, вертелась, смеялась, явно довольная своей ловкостью. Потом она отошла в сторону, уступая очередь
– Раз, два, три. Раз, два, три, – шептал Григорий Синеглазов и скреб ногтями подоконник.
Он был похож на зверя, который видит свою добычу, видит мясо, но не может пока до него дотянуться. Слишком толстые прутья клетки, слишком крепка решетка.
Синеглазов вцепился в подоконник, ему хотелось разбить стекло, зарычать, броситься вниз, схватить девочку, ту со светлыми косичками, повалить ее на землю и впиться зубами в ее шейку, перегрызть артерию и поволочь к себе, в свое логово. А уж здесь сорвать с нее одежду и наслаждаться, получать удовольствие.
– Дьявол! Дьявол! Почему сейчас не вечер? Почему сейчас так светло?
Если бы были сумерки, если бы была ночь и ты была одна, я бы вышел из подъезда, заманил бы тебя к себе, и тогда… О-о-о, что было бы тогда… – Синеглазов ударил кулаком по подоконнику, – тогда бы я был счастлив, тогда я стал бы самым счастливым мужчиной.
А девочки словно что-то почувствовали: они засуетились, похватали свои ранцы и гуськом, одна за другой, быстро побежали из двора.
Осталась пустая скамейка и начерченные на шершавом асфальте «классики».
Из подъезда, в котором жил Синеглазой, вышла старуха. Она была без собаки, держала в руках сумку.
«Старая клюшка, наверное, направляется в магазин купить костей для своей псины».
Действительно, Григорий Синеглазов не ошибся, старуха пошла в магазин, а ее собачка осталась дома.
Синеглазое чувствовал, что возбуждение не проходит.
«Может быть, отправиться куда-нибудь, снять проститутку, желательно малолетку и привести к себе? Нет, это опасно. К черту опасно… Лучше об этом не думать, надо делать то, что хочется».
А Глеб Сиверов в это время был на похоронах Геннадия Демидова. Его удивило огромное количество собравшихся. Он всматривался в лица тех, кто пришел проститься с честным журналистом. У многих на глазах были слезы, но были и абсолютно бесстрастные лица Я мужчин в серых плащах. Глеб хорошо знал эти лица.
«Мерзавцы! Мерзавцы, – думал Глеб. – Это ваших рук дело, это вы виновники смерти. Вы не дали ему пожить. Что он плохого вам сделал? А, вы боялись, что ваши грязные делишки будут раскрыты?..»
Глеб положил ладонь себе на грудь, медленно провел по ней и нащупал папку с документами.
"Это обязательно будет передано по адресу. Обязательно. И тогда многим из вас непоздоровится, и ваши грязные делишки будут раскрыты. Негодяи, подонки!
Вы только и способны убивать тех, кто с вами не согласен, убивать жестоко, изощренно. И самое страшное, что никто не может вам противостоять".
Пару раз Глеб ловил на себе подозрительные взгляды, но он был так одет и выглядел столь неказисто, что вряд ли мог привлечь внимание, и вряд ли кто-нибудь мог догадаться, что этот человек знает очень много, что сейчас у него под грязным
«А вот с ним-то я уж точно разберусь», – уже в который раз пообещал Глеб Сиверов, думая о Студийском.
Он видел, как вынесли гроб с телом Геннадия Демидова, видел лица журналистов. Многие из них были ему хорошо знакомы по телевизионному экрану, статьи других он читал в газетах, а вот в лицо не знал.
– Ладно, земля тебе пухом, – прошептал Глеб Сиверов и покинул процессию.
Он знал, что Студинский должен обязательно быть на похоронах, но как ни старался высмотреть его – не нашел.
А полковник Студинский действительно был здесь, он сидел в машине с темными стеклами и наблюдал за процессией, медленно двигающейся по улицам столицы. На его губах застыла самодовольная улыбка. Кто-кто, а уж он-то хорошо знал, почему погиб Геннадий Демидов. Он даже знал, кто сидел за рулем «рафика», сбившего Геннадия. И он, полковник Студинский Владимир Анатольевич, четко помнил номер шифра, так же четко, как телефон своего шефа.
«Убивать вас надо, надо убивать таких мерзавцев, – глядя на скорбные лица журналистов, думал полковник Студинский, – все напасти из-за вас. Вы виновники всего, вы развалили страну, вы разрушили Союз своими статейками. Вы все диссиденты. Вы все ненавидите власть, законную власть. И занимаетесь только тем, что разрушаете ее, растаскивая камень за камнем. Вы поливаете грязью тех, кто честно работает на государство. Вы собираете всякую гнусную информацию, сплетни, ищите компроматы, а затем сладострастно печатаете в газетах, показываете по телевизору. Вас всех надо выслать из страны. А еще лучше отправить в Сибирь, подальше, на лесоповал, где холодно, где ветер, где пальцы от холода не гнутся, там вам и в голову не придет мыслишка написать какую-нибудь грязную статейку. Эх, моя бы воля, я вас всех сейчас же уничтожил…»
– Но как же их много, – пробормотал полковник Студинский и скрежетнул зубами. – И не все еще собрались, сволочи и мерзавцы.
А журналисты медленно несли гроб с телом коллеги. Их лица были мрачными: многих журналистов могла ожидать такая же судьба. Ведь почти за каждым из них следили, и любой из них мог, опубликовав какой-нибудь материал, вызвать на свою голову гнев властей предержащих. Но они понимали, что не зря погиб Геннадий Демидов, не зря отдал свою жизнь. Одним честным журналистом стало меньше, зато они все сейчас почувствовали, что являются силой и что-то могут сделать.
Правда, никто из журналистов не верил, что убийцы Геннадия Демидова будут найдены, будут схвачены и предстанут перед судом. Все прекрасно понимали, что за смертью Геннадия стоят большие люди и что с их ведома был убран честный, но неудобный журналист.
Шествие двигалось к Троекуровскому кладбищу.
«Там они будут говорить красивые слова, говорить, какой честный был этот Геннадий Демидов, этот щенок, из-за которого возникло столько проблем».
Студинский нервно курил, размышляя о том, что видел, а Глеб Сиверов подошел к такси, открыл дверь. Таксист посмотрел на бомжа и уже хотел ругнуться матом и послать его куда-нибудь подальше, но услышал спокойный твердый голос: