Слепой убийца
Шрифт:
Я порылась в книгах, выдвинула ящики стола и в одном из них обнаружила коробку с образцами пуговиц времен дедушки Бенджамина: костяные кружки, что в его руках превращались в золото, а теперь вновь стали простыми костяшками.
На чердаке я нашла гнездышко, что свила здесь Лора после «Белла-Виста»: она достала одеяла из сундуков, притащила простыни из своей спальни – бесспорная улика, если б её тут искали. Сухие апельсиновые корки, яблочный огрызок. Как обычно, убрать за собой она не подумала. В дубовом буфете – пакет осколков, припрятанных в лето «Наяды»: серебряный
Я ещё вернусь и заберу остальное, сказала я себе.
Ричард сам не приехал – это стало (для меня) доказательством его вины. Но прислал Уинифред.
– Ты что, рехнулась? – были её первые слова. (В кабинке кафе «У Бетти»: я не хотела видеть её в снятом домике, не хотела, чтоб она приближалась к Эйми.)
– Вовсе нет, – ответила я. – И Лора тоже. Во всяком случае, не до такой степени, как вы изображали. Я знаю, что делал Ричард.
– Не понимаю, о чем ты, – сказала Уинифред. Она сидела в накидке из блестящих норочьих хвостов и стягивала перчатки.
– Какая удачная сделка, эта его женитьба: две по цене одной. За понюшку табаку нас купил.
– Не говори глупостей, – сказала Уинифред, но напора у неё явно поубавилось. – Что бы там Лора ни болтала, Ричард совершенно чист. Просто первый снежок. Ты серьёзно заблуждаешься. Он передал, что готов это заблуждение простить. Вернись к нему – и он все простит и забудет.
– Но я не забуду, – ответила я. – Он не снежок. Совершенно другая субстанция.
– Тише ты, – зашипела Уинифред. – Люди оглядываются.
– Они все равно будут смотреть, – сказала я. – Потому что ты вырядилась, как лошадь леди Астор. Учти, этот зеленый тебе совсем не идет – особенно в таком возрасте. Вообще-то никогда не шел. У тебя как будто желчь разлилась.
Стрела попала в цель. Уинифред потеряла дар речи: ещё не привыкла к моему новому амплуа гадюки.
– Скажи, чего именно ты хочешь? – спросила она. – Разумеется, Ричард абсолютно ни в чем не виноват, но скандал ему ни к чему.
– Я уже сказала, чего именно. Очень ясно. А теперь мне нужен чек.
– Он хочет видеться с Эйми.
– Ни за какие коврижки в мире, – сказала я. – У него слабость к малолеткам. Ты знала это, всегда знала. Даже в восемнадцать я уже была старовата. А Лора под боком – слишком большой соблазн, я теперь понимаю. Он не мог её пропустить. Но до Эйми он своими грязными ручонками не дотянется.
– Не говори гадости. – Уинифред уже разозлилась, её лицо под макияжем пошло красными пятнами. – Эйми – его родная дочь.
Я чуть не сказала: «А вот и нет», но поняла, что это будет тактической ошибкой. По закону она его дочь; я не могла доказать обратное: тогда ещё все эти гены не придумали. Знай Ричард правду, он только упорнее старался бы отнять у меня Эй ми. Возьмет её в заложницы, а я утрачу все завоеванные преимущества. Какие-то кошмарные шахматы.
– Его ничто не остановит, –
– Не вижу смысла продолжать эту дискуссию, – заявила Уинифред, хватая норку, перчатки и сумочку из рептилии.
После войны все изменилось. Мы стали иначе выглядеть. Со временем исчезли шероховатая серость и полутона, их место заняли яркие полуденные краски – кричащие, отрицающие тень, простые. Ярко-розовые, резко-синие, красные и белые – словно мячи на пляже, ядовито-зеленый пластик, солнце слепит, точно прожектор.
На окраинах маленьких и больших городов без устали рычали бульдозеры и валились деревья; в земле открывались огромные воронки котлованов. Улицы – сплошь гравий и грязь. В кляксы черной земли высаживали тоненькие деревца, – особенной популярностью пользовались березы. Стало гораздо больше неба.
Мясо, громадные ломти, куски и глыбы мерцали в витринах мясников. Апельсины и лимоны, яркие, точно восход, горы сахара и желтого масла. Все только и делали, что ели. Запихивали в себя яркое мясо и остальную яркую еду, будто завтра уже не наступит.
Но завтра как раз было, просто сплошное завтра. Исчезло вчера.
Теперь у меня появилось достаточно денег – от Ричарда и кое-что из Лориного наследства. Я купила домик. Эйми все дулась, что я вырвала её из прежней жизни, гораздо богаче, но понемногу привыкала, хотя временами я ловила её холодный взгляд: она уже тогда считала меня неудачной матерью. Ричард же пользовался преимуществами далекого родителя, и теперь, когда его не было рядом,, представлялся ей просто блестящим. Но поток подарков сократился до ручейка – и что ей оставалось? Боюсь, я ожидала от неё чрезмерного стоицизма.
Тем временем Ричард готовился примерить мантию власти – по свидетельству газет, ему оставался только шаг. Конечно, я была некоторой помехой, но все разговоры о нашем расставании подавлялись в зародыше. Считалось, что я «за городом» – в некоторой степени это и к лучшему, пока я собираюсь там и оставаться.
Я не знала, что ходили и другие слухи – о моей неустойчивой психике: дескать, Ричард поддерживает меня деньгами, хотя я чокнутая, и вообще Ричард святой. Карту с полоумной женой можно разыграть без вреда для себя: супруги власть имущих несчастному обычно симпатизируют.
В Порт-Тикондероге я жила довольно тихо. Куда бы я ни шла, меня сопровождал уважительный шепот; при моем приближении голоса затихали и возобновлялись, когда я проходила мимо. По общему мнению, что бы там ни было с Ричардом, пострадала наверняка я. Меня обманули, но поскольку не бывает ни справедливости, ни милосердия, ничем тут не поможешь. Так дела обстояли, естественно, до появления книги.
Время шло. Я занималась садом, читала и так далее. Я даже стала – скромно, начав с продажи нескольких Ричардовых драгоценных зверюшек, – торговать в художественных салонах. Как выяснилось, это помогло мне устойчиво продержаться ещё десятилетия. Жизнь начала притворяться нормальной.